Одинокая птица

— Я так и поняла.

Наклонившись над стойкой, Тору прошептал:

— Он не желает, чтобы ты оставалась здесь, ты выглядишь слишком юной. Не обижайся — он просто нервничает.

— Я и не обижаюсь. Действительно слишком юная. Ведь в бары пускают лишь тех, кому исполнилось восемнадцать.

— Я объяснил ему, что мы друзья детства и давно не виделись. Он разрешил мне на какое-то время отлучиться. По вечерам в воскресенье посетителей здесь очень мало — так что я ему сейчас не нужен.

Владелец бара читал газету, не обращая на нас никакого внимания.

— Может, выйдем и продолжим беседу? — предложил Тору. — Или я могу подвезти тебя, если ты куда-то собралась. Давай решай.

Я спрыгнула с высокого стула, не зная, что и ответить. Тору тем временем снял свой фартук.

— Давай сначала выйдем, а потом решим, что делать.

Когда мы шли к двери, женщины, потягивая красное вино, провожали нас глазами. Я обратила внимание на их губы, аккуратно накрашенные ярко-красной помадой. Дверь за нами захлопнулась, и музыка зазвучала как из подземелья.

На улице уже стемнело. Тору указал на синюю машину, припаркованную на стоянке. Краска на ней местами облупилась, на переднем бампере — вмятина.

— Старая «хонда» моего дедушки, — объяснил Тору. — Мы с Такаши приехали на ней из Токио. Дедушка мне ее подарил. Ему уже восемьдесят, и он слишком плохо видит, чтобы водить машину. Ты собиралась куда-то идти сегодня вечером?

Сейчас пастор Като уже читает лекцию. Все слушатели сидят на своих привычных местах. Все, кроме меня.

— Собиралась, но раздумала, — сказала я, усаживаясь рядом с Тору.

Он повернулся ко мне. Глаза его сузились.

— По воскресеньям вечером я ходила в нашу церковь на библейские чтения, но теперь что-то не хочется. Сегодня, во всяком случае. А может быть, вообще перестану на них ходить.

— О'кей. Тогда покатаемся?

— Конечно.

— Может, поглядим на нашу старую школу? С тех пор как я вернулся из Токио, я там еще не побывал.

— Отличная идея. Я там тоже не была, хотя издалека вижу ее каждый день.

Тору повернул ключ зажигания — мотор заработал с шумом, напоминающим сухой кашель. Когда мы выехали со стоянки и направились на север, Тору спросил:

— Тебе нравится школа, где учились наши матери?

— Нравится.

Сказав это, я представила кислую мину бабушки. Хотя уже апрель, и я осталась в академии, она от меня не отстает. По меньшей мере раз в неделю, особенно в присутствии отца, она опять поднимает все ту же проблему: я, мол, должна в следующем апреле перейти в «Северную» школу. Иногда отцу удается перевести разговор на другую тему или утихомирить бабушку стандартной фразой: «Поговорим об этом в следующий раз». Но иногда он не прерывает ее занудной болтовни. То ли не обращает внимания, то ли в душе согласен.

— И что — все ученицы так же религиозны, как были в их возрасте наши матери?

— Конечно нет. Каждое утро перед уроками мы читаем молитву, и два раза в неделю бывают уроки, на которых мы изучаем Библию, но большинство девочек — вообще не христианки. Они с родителями выбрали академию, поскольку это хорошая частная школа и в ней отменены экзамены — не надо зубрить предметы.

— Наши матери тоже не из христианских семей, — заметил Тору. — Они обратились в эту веру, когда стали уже школьницами.

— Да.

— А вот ты — ты ведь ходишь в церковь, не так ли?

— Хожу, но скорее по привычке. Минувшим Рождеством я не прошла конфирмацию, в отличие от Кийоши. Я уже не верю в Бога. Пожалуй, не стоит больше ходить в церковь.

Я замолчала и взглянула на Тору. Интересно, помнит ли он, как мы кивнули друг другу во время пения псалма на панихиде по его матери? Может быть, сейчас в глубине его памяти звучит этот псалом, восхваляющий Господа. Мне захотелось сказать ему, что сомневаться в существовании Бога я начала именно в тот момент, когда увидела слезы на его лице, и что меня вывела из себя проповедь, прочитанная пастором Като на панихиде по госпоже Учида. Но что-то остановило меня — может быть, уважение к его чувствам.

Мы доехали до перекрестка.

— Я уже давно не верю в Бога, — сказал Тору, повернувшись ко мне. — Правда, посреди ночи просыпаюсь в холодном поту и думаю со страхом, что Бог меня в конце концов накажет и отправит в ад. Но утром я избавляюсь от этого страха. При дневном свете все выглядит по-другому.

Зажегся зеленый свет, и мы поехали вверх по холму. Крутой подъем заставил меня вдавиться спиной и плечами в сиденье. Мне казалось, что я сейчас сделаю обратное сальто. Слышал бы Кийоши наш разговор на антирелигиозную тему, непременно сказал бы: «Парочка вероотступников!» Я вспомнила, как мы с Тору однажды летели, кувыркаясь и хохоча всю дорогу, вниз по длинному зеленому холму, спускающемуся к голубому озеру. А Кийоши не стал рисковать и стоял на вершине холма. На его лице были написаны беспокойство и страх. Недаром Кийоши и Такаши плескались на мелководье, боясь заплыть на глубину.

Через несколько минут мы остановились на автостоянке около школы. Тору выключил фары и заглушил двигатель. Мы сидели и смотрели вниз, на город. Морское побережье было освещено, а за ним простиралось огромное пространство черной воды.