Одинокие боги

Мои мысли вернулись к Лос-Анджелесу, где осталась тетя Елена. Такая красивая, одинокая, любящая женщина, и никогда не была замужем. Было чему удивляться.

О чем она думает, когда остается наедине с самой собой? Что думает о брате, который так к ней относится? А мисс Нессельрод? Кто все-таки она? Была ли она замужем? Или, может быть, выдуманная мною история о потерянной любви и разбитом сердце — правда чистой воды? Что движет ее поступками? Не было ли ее одиночество причиной того, что побудило ее взять меня к себе?..

Но какая бы она ни была, я доволен. Мисс приютила сироту в своем доме, вселила в него уверенность. И теперь я мысленно представлял ее себе: вот она стоит у окна одна, такая спокойная и милая в своем простом, но очень элегантном наряде и, как всегда, с улыбкой на губах. Невозможно предположить, что внутри нее — сталь, а ум не по-женски холодный и трезвый.

Она чуть направила меня в жизни, подсказала что-то в нужный момент, помогла преодолеть нелегкий переходный возраст, когда мальчик становится молодым человеком.

Чего она ждала от судьбы? Уверенности и обеспеченности? Несомненно. Однажды мисс Нессельрод сказала, что наши судьбы в чем-то схожи: оба остались одинокими, и в этих словах ее прозвучал оттенок печали, намек на то, что когда-то, давным-давно, с нею рядом был, может быть, человек, отвергший ее ради денег, положения или чего-то другого. Это, естественно, лишь мои предположения, но ведь такое вполне возможно, поэтому и нельзя сбрасывать со счетов.

Что бы ни явилось причиной, но мужественная женщина собрала все свои небольшие деньги на поездку, веря в удачу, приехала в Калифорнию, рассчитывая найти свое место в жизни.

Может быть, она перебралась сюда, потому что на востоке ее хорошо знали? Приехала, чтобы скрыться от кого-то? Начать новую жизнь здесь, где никто не мог ткнуть в нее пальцем или унизить, зная, кем она была в той, прошлой жизни?

Кто бы она ни была, несомненно одно: мисс Нессельрод — женщина смелая и необычайно талантливая... К такому выводу я приходил каждый раз, когда думал о ней.

Поездка по пустыне давала мне немало поводов и времени для размышлений. Разговаривать становилось все труднее, поскольку узкие дороги были рассчитаны для передвижения друг за другом, колонной. Еще и жажда отбивала охоту беседовать. Поэтому каждый ехал в одиночку, мечтая, размышляя или просто дремал в седле.

Над нами пролетел канюк, далеко впереди показался любопытный койот, а позади оставалась дорога, едва различимая в лучах солнца.

Теперь во главе колонны ехал Франческо: Финней приотстал, поджидая меня. Я повернулся к нему в седле, кивнул на дорогу:

— Что-то слишком много путешественников развелось, что они делали там, у лавки?

— Наверное, охотники, — предположил он. — Интересно, что они тут ищут?

Солнце пригревало все сильнее, глаза уставали от напряжения, и чудились пыльные дьяволы, выписывающие пируэты в пустыне, а потом вдруг заманивающие к переливающемуся голубизной озеру, которое тотчас исчезало при нашем приближении.

Пот струился по лицу. Я вытер лоб и щеки цветным носовым платком, протер кожаную ленту внутри шляпы.

Далеко впереди, на фоне голубой воды миража, появился силуэт невероятно высокого всадника.

Франческо обернулся ко мне и показал рукой в направлении темной фигуры, настолько далекой, что она была едва различима.

— Рамон, — обрадовался Франческо. — Скоро ты увидишь его.

Глава 32

— Что-то известно об этом человеке? — поинтересовался я.

— Он — Рамон, — ответил лаконично Франческо и несколько минут ехал молча. — Шаман. Человек магии. Хороший наездник, — добавил он.

Мы постепенно сближались. Но Рамон не двинулся нам навстречу, просто сидел на лошади, поджидая нас. Какой, интересно, он: молодой, старый?.. На большом расстоянии это трудно определить, но сидел он в седле очень прямо.

— Он знает, где обитают дикие лошади, — сказал Франческо.

По мере приближения голубое озеро таяло на глазах, один Рамон оставался на своем месте.

— Он знает тебя, — сказал, удивив меня, Франческо.

Но я его никогда не видел.

Рамон оказался стройным, а когда мы подъехали ближе, я понял, — и невысоким, худощавым человеком. В рубашке с открытой шеей, брюках из оленьей кожи, поддерживаемых широким ремнем. Сбоку ножны, ружье запрятано в кожаный чехол, расшитый бисером.

— Я Рамон, — представился он.

— Меня зовут Иоханнес Верн, — ответил я. — А это, — я повернулся, кивнув на своих спутников, — Джакоб Финней и Монте Мак-Калла. Остальных вы знаете.

— Нет, не знаю.

Я удивленно добавил:

— Это Франческо, Алехандро, Мартин, Диего, Джей и Селмо.

По мере того как я называл имя каждого, он переводил взгляд с одного на другого. Рамон был сед, и это еще более оттеняло необычность его жгучих черных глаз и коричневой кожи, какой отличались индейцы с восточного побережья.

Для них стало привычным называть детей испанскими именами, хотя у каждого было и свое собственное, известное лишь его близким и семье. Без сомнения, этот обычай родился в миссиях, где святые отцы для собственного облегчения нарекли детей индейцев испанскими именами.