Одинокие люди

Апачи умели ждать. Они могли сидеть часами, ожидая ошибки противника. Белому человеку ожидание быстро наскучивает, ему нужно действие, и вот, не успевает он моргнуть глазом, как в него со всех сторон летят пули.

Но это не про меня. Я вырос в Теннеси на земле индейцев чероки, а мой отец всю жизнь провел в горах, с детства сражаясь с индейцами. Когда он возвращался домой, то учил нас всему, чему мог, да и у индейцев я кое-чему научился.

Эта ложбинка, в которой я лежал, была меньше трех футов глубиной и футов восемь длиной и шириной. Самое низкое место, где дождевая вода пробила себе путь в овраг, находилось позади меня.

Небо было горячего желтого цвета, земля красновато-розовой с тускло-красными и черными скалами. Растительности почти не было — чахлые кустарники пустыни и опунция, да и тех мало.

Время медленно ползло. Жара не спадала, солнце палило так же нещадно, вокруг ничего не двигалось. Для того, чтобы осмотреться, мне нужно было поднять голову над камнями, поэтому полагаться можно было только на слух.

На склоне ничего не было, кроме мертвого коня и Билли Хиггинса.

Я лежал недолго, когда услышал его крики. Рискнул выглянуть. Апачи выстреливали в него из луков горящие смолистые сосновые щепки. Они прятались неподалеку от Билли, и я ничем не мог ему помочь. Индейцы стреляли, чтобы причинить ему боль, которая доставляла им удовольствие, и наверное, пытались выманить меня.

На Билли горели три щепки, когда он завопил от боли. А потом закричал:

— Телль! Ради Бога, Телль! Застрели меня!

Он лежал на белом песке в сиянии безжалостного солнца с распоротым пулей животом, а апачи продолжали посылать в него щепку за щепкой.

— Телль!

В его голосе слышалась ужасающая агония и мольба. Внезапно он приподнялся и приложил палец к голове.

— Телль! Стреляй сюда! Ради Господа Бога!

И я выстрелил в него. На моем месте он сделал бы то же самое.

Слышали бы вы, как завопили апачи. Я испортил им праздник, и они разозлились, не на шутку разозлились.

Один из них выпрыгнул из-за укрытия и побежал ко мне, но прежде чем я успел прицелиться, он упал и исчез. Потом начал перебегать другой, за ним еще один, и они прятались до того, как я успевал наводить винтовку, но с каждым ярдом они приближались все ближе.

В такие моменты невольно начинаешь задумываться, и я пожалел, что выбрал эту тропу, пожалел, что вообще приехал в Аризону, хотя до этого случая, пусть временами здесь мне было тяжело, любил и даже гордился этой землей. Теперь единственным моим желанием было удрать, все равно как, лишь бы удрать. Но у апачей насчет этого были другие идеи.

Один из них вдруг выпрыгнул на песок и бросился ко мне, но только я навел винтовку, как он пропал, а невдалеке выскочил еще один.

Даже простецкий парень с холмов может кое-чему учиться, а посему, когда вскочил следующий, я не стал прицеливаться в него, а держал винтовку наведенной на то место, где упал первый. Ну, не на то самое, потому что ни один апачи не станет подниматься там, где он спрятался. Он всегда переползет на несколько футов вправо или влево, иногда довольно далеко.

Побежал еще один, но этого я тоже пропустил и ждал первого. И вот он появился, мне пришлось двинуть винтовкой совсем немного, и я всадил ему пулю в грудь, которая прошла навылет. Не успел он упасть, как я передернул затвор и добавил ему вторую.

Остальные приближались. Развернув винчестер, я выстрелил в следующего — слишком низко. Он упал на открытом месте, а третий тоже упал, но уже футах в двадцати от кромки моей ложбины.

Один индеец лежал, кажется, с простреленной ногой, и я оставил его, пока он не навел на меня винтовку, и тогда я прицелился в него. Дуло моей винтовки, должно быть, чуть высунулось, потому что третий выстрелил и попал в камень, брызнувший мелкими режущими осколками, один из которых попал мне в глаз.

И тогда они бросились вперед. Их было двое — один с окровавленной ногой хромал, но бежал, а второй стрелял на ходу. Я бросил винтовку и с глазом, слезящимся от осколков камня, схватился за нож.

Я довольно крупный парень шести футов трех дюймов ростом, и хотя немного худощавый, но с сильными плечами и руками. Нож у меня тяжелый, острый, как бритва, и когда эти двое апачей запрыгнули в ложбину, я изо всех сил полоснул одного, услышал крик и на меня повалилось тяжелое тело. Двинув индейца коленом в пах, я оттолкнул его и упал сам, чуть не попав под удар ножа, который наверняка снес бы мне голову.

Один апачи лежал, но сознание не потерял. Поднимаясь, я увидел сквозь заливающие глаза слезы, как он схватил валявшуюся рядом винтовку, и бросился на него, левой рукой отбив в сторону дуло, а правой всадив в него лезвие.

Он отбросил меня, я упал, а они кинулись на меня вдвоем. Один был с простреленной ногой и ножевой раной, второй — с порезанной грудью и бицепсами, но оба дрались, как тигры, можете мне поверить. Следующие тридцать или сорок секунд напоминали собачью свару — не разобрать кто, где и что, пока я неожиданно не обнаружил, что я, задыхаясь, лежу на земле лицом вниз и широко открытым ртом хватаю воздух.