Виолетта слушала Теобальда с напряженной улыбкой, не столько вникая в смысл произносимых им слов, сколько всячески пытаясь подавить назревающую в ее душе бурю.
— Женщинам следует быть скромными, молчаливыми и внимательными. Они должны говорить только тогда, когда им надлежит это делать, и молчать, когда их мнением никто не интересуется. Они обязаны быть превосходными хозяйками, образцом элегантности, и должны, являясь предметом гордости для своих мужей, всегда находиться в их тени, на втором плане. Давать женщинам слишком много свободы — это неправильно. Они попросту не умеют ею пользоваться… В общем, не может быть даже речи о том, чтобы Одри поехала в Италию. Я считаю, что такая поездка ей ничего не даст, не принесет никакой пользы. Музеи есть и в Лондоне. Я не против того, чтобы вы посещали их тогда, когда вам вздумается. А вот о поездке в Италию даже не мечтайте.
Не дожидаясь ответа, Теобальд поднялся, поправил пиджак, слегка наклонил, смотря на Виолетту, голову, и вышел, оставив невестку, изнемогающую от ярости и возмущения, с все той же фальшивой улыбкой на лице.
Ну что ж, ладно, Одри в Италию не поедет. А вот проигрывать в битве за университет Виолетта отнюдь не собиралась. Она сделала над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы заставить себя выслушать свекра и ни разу его при этом не перебить. Слава богу, что она сидела далеко от камина и не могла дотянуться до кочерги, иначе… Слушая Теобальда, Виолетта вдавливала в палец иголку, которой вышивала, каждый раз, когда ей становилось трудно сдерживать негодование, и теперь палец был весь исколот и болел… У нее все же имелся козырь, и она не собиралась проигрывать эту партию. Виолетта больше не поднимала дома вопрос об университете, а просто помогла Одри туда поступить — втайне от Сэмюеля и Теобальда. Для этого они с дочерью стали ездить в конце почти каждой недели в Лондон — якобы за покупками, но на самом деле в магазины они почти не заглядывали. А еще они отправились на несколько недель в Кентербери к Шарлотте. Виолетта рассказала сестре о своих переживаниях и горестях, и они уже вдвоем помогали Одри стать студенткой. В конце своего пребывания у Шарлотты Виолетта поняла,
Услышав от Виолетты о том, что Одри станет студенткой, Сэмюель побледнел — и это, пожалуй, было единственным внешним проявлением беспокойства, которое он себе позволил. Выражение же его лица ничуть не изменилось.
— Что ты сказала, Виолетта? — спросил он, садясь в стоявшее в их спальне кресло.
Виолетта поняла, что вот теперь-то ее муж будет слушать ее очень внимательно. Стоя прямо перед ним с руками, скрещенными на груди, она абсолютно спокойным тоном повторила:
— Я сказала, что Одри поступила в Лондонский университет и что если с твоей стороны или со стороны твоего отца будет предпринята попытка не позволить ей там учиться, я уеду вместе с дочерью из «Виллоу-Хауса» и дам ей возможность заниматься тем, чем она только захочет.
Больше Виолетта ничего говорить не собиралась. Сэмюель растерялся: он не знал, как ему реагировать на заявление супруги. Он еще никогда не чувствовал в ней такой решительности. Возможно, это был как раз тот случай, когда человек, которому очень долго приходилось безропотно подчиняться чужой воле, в один прекрасный момент вдруг осознает, что у него вполне хватит смелости и мужества для того, чтобы дать отпор хоть целому миру — чего бы это ему ни стоило. Что-то в решительности и невозмутимости Виолетты говорило Сэмюелю о том, что она не шутит и вполне способна исполнить свою угрозу. Виолетта была готова к самым решительным шагам.
— По правде говоря, Ви, я сомневаюсь, что есть необходимость…
— Есть, Сэмюель, есть. У тебя нет права отказывать Одри самой выбирать свою судьбу, и я не позволю тебе этого сделать. На этот раз — не позволю.
— Если я узнаю, что ты что-то пытаешься предпринять, я — клянусь тебе всем самым святым, что у меня есть — уйду из этого дома. И я отдаю себе отчет в том,
Произнеся эти слова, Виолетта решительным шагом вышла из спальни.