Одинокий пастух

Орать мы, конечно, перестали. Сначала пели шепотом, потом я лежала в объятьях унитаза, точнее, он стоял в моих объятьях, потом еще в чьих-то. А на другой день – ужас, голова лопается, в глазах чертики скачут, и снова мысли об унитазе. А тут мама звонит с выговором. Калерия-Холерия настучала!

– Подумаешь, – говорю, – и попеть нельзя… Да не пили мы! Мы пели.

Числа пятого мама снова по телефону:

– Понимаешь, какая дурь приключилась… Даже не знаю, что делать. Я про «Шанель». Она практически ничем не пахла. Пахла, конечно, ты же помнишь, каким-то разведенным одеколоном. И я показала эту проклятую «Шанель» нашей Ольге из лаборатории, она в таких делах спец. Ольга утверждает, что это бессовестная подделка. Принесла мне понюхать флакончик с настоящей «Шанелью», там – да, сразу понятно. Викентий купил эту у каких-то пройдох в Апрашке. Кучу денег угрохал, не признается сколько. Вот я и думаю, сказать ему, что это туфта, или не говорить? Может, не надо его расстраивать?

Я вспомнила лицо матери, когда она открыла коробочку с флаконом. И лицо Викеши. Уж не знаю, кто больше был счастлив. И впервые моя авторитарная мать обратилась ко мне за советом и сочувствием. Я не заблуждалась, совет советом, а поступит она все равно, как сочтет нужным. Однако интересный психологический, так сказать, поворот.

– А он будет спрашивать, почему ты не пользуешь его «Шанель», что ты ответишь?

– Найду, что ответить. Только я думаю, если не рассказать, то он еще что-то подобное учудит. Не надо поощрять его к самостоятельным покупкам.

Как всегда, она была права. Конечно, безумства, сопряженные с риском, особенно материальным, надо предупреждать и исключать. «Однако, бедный Викеша», – подумала я и порадовалась, что почти свободна от материнского диктата, многое уже могу решать сама, а после первого курса, когда перейду на заочное, стану работать и освобожусь от материальной опеки, буду совсем независимой и отдельной.

Мопассан и Винни-Пух

С опасностью для репутации украла фотографию Фила из студенческой газеты. Газета висела в коридоре, который почти никогда не оставался пустым. Выслеживала ситуацию, как охотник зверя, а потом – раз! – бритвой чик-чик! – и под свитер. Теперь портрет лежал, можно сказать, у меня под грудью, где сердце. Правда, лежал не один, а с целым залом людей и с трибуной, на которой он стоял и выступал 25 января по случаю Дня студентов.

Дома я держала портрет в ящике стола, потому что часто без предупреждения появлялась мама или заходил кто-то из девчонок. Все время открывала ящик и смотрела на Фила.

Славик, один из наших курсовых парней, спросил Фила, читал ли он в детстве книги про индейцев.

– Я даже роман начал писать классе в шестом или в седьмом и целую школьную тетрадку исписал. Он начинался так: «Жизнь моя текла, как Миссисипи…» А до всяких Майн Ридов и Шульцев была книга, которая так и осталась любимой на многие годы. Она о канадских мальчишках, которые играли в индейцев. Книжка называлась «Маленькие дикари» и написал ее Сетон-Томпсон. Кто-нибудь читал Сетона-Томпсона?

Никто, кроме меня, не отозвался:

– Я читала. Рассказы о животных.

– Хорошие рассказы. А вы какую книжку любили в детстве? – задал он вопрос Славику.

– Совсем в детстве? Про Винни-Пуха любил, – ответил он.

– А вы? – Это вопрос соседке Славика.

– «Волшебник Изумрудного города»! – сказала она.

И тут все захотели сообщить о своей любимой детской книжке:

– Карлсон!

– Японские сказки!

– Рассказы Носова и Незнайка!

– Драгунский!

И вдруг Фил остановился прямо напротив меня и спросил:

– А ваша любимая книга детства?

И я, словно под гипнозом, ответила:

– «Жизнь» Мопассана.

Кто-то засмеялся, но, в общем, воцарилась тишина.

Что меня подвигло такое сказать? Почему я вспомнила теплый летний день и книжку на скамейке в парке? Я открыла ее и сразу наткнулась на абзац, который меня заворожил. Там говорилось о женщине, которая вместе с мужчиной пила из родника, и поцелуи их лились вместе с родниковой хрустальной водой, а потом – сердце трепетало, грудь вздымалась, он заключил ее в объятия, она опрокинулась навзничь и зарделась от стыда…

Это – оно самое, поняла я, тайное, и это надо читать, чтобы мама не видела. Я прочла книжку внимательно от корки до корки, она меня поразила и так запала в голову, что до сих пор я хорошо помнила все, вплоть до описаний природы. Хотя Карлсона я тоже любила, и Носова, и Андерсена.

– Это уже в отрочестве, наверное? – спросил Фил.

– В четвертом классе, – призналась я. – Но читала я не потому, что там эротические сцены. Просто попалась случайно, а там взрослая жизнь, там природа описана очень хорошо. Эта книжка мне не повредила, то есть не испортила меня. В том самом смысле. А в человеческом и в художественном отношении, мне кажется, она полезнее, чем «Что делать?» и «Как закалялась сталь».

Говорила я лихорадочно и думала: что же я болтаю такое… И все молчали. А Фил выслушал и сказал:

– Это интересно. Думаю, я вас понял.

И все опять загалдели.