Одинокий путник

Юноша извивался и катался по снегу, стараясь увернуться от хлестких ударов плетьми, и снег под ним окрасился кровью; лицо, искаженное болью и криком, было залито слезами, и визгливые вопли мешались с храпящими всхлипами, и хрипом, и попытками выговорить слова о пощаде. Его выпученные глаза с покрасневшими белками метались по сторонам, как у испуганной лошади.

Лешек почувствовал, что сам сейчас закричит и упадет на снег, он попытался оттолкнуть Лытку, но тот крепче сжал его плечи руками.

- За что, Лытка, за что? - прошептал Лешек. - Что он такого совершил? Это же… Это…

- Это за грех рукоблудия, - спокойно и буднично ответил Лытка: ни жалости, ни осуждения не прозвучало в его голосе.

Лешек рванулся из его рук: отвращение, страх, жалость, бешенство - он был не в силах справиться с собой, его душила безысходность. И, когда Лытка попытался его удержать, он толкнул его руками в грудь и спотыкаясь побежал к крыльцу.

Здесь негде побыть одному, здесь негде спрятаться, и спальня послушников предназначена для сна и молитвы, а не для размышлений и уединения. Лешеку все равно некуда было бежать, единственное место - его собственная кровать, жесткая, холодная, с соломенным тюфяком и тонким колючим одеялом, одна из двадцати таких же точно, под большим деревянным распятием. Он зарылся лицом в жидкую подушку и зарычал, зажимая себе рот и уши: из подушки полезли острые перья и кололи губы и щеки. Крики за окнами прекратились и перешли в стоны и причитания, смолк свист плетей, но Лешеку казалось, что он слышит их до сих пор, и они надрывали ему сердце.

Послушники направились в трапезную - по коридору протопало множество ног. Лешек подумал, что не сможет есть, и не пошевелился, когда Лытка зашел в спальню и присел на соседнюю кровать.

- Ты обедать-то пойдешь? - спросил он мирно.

- Нет, - ответил Лешек.

- Послушай, ты относишься к этому слишком… слишком серьезно.

- Да.

- Лешек, послушай… он совершил большой грех, с таким грехом он не сможет войти в Царствие Небесное. Так пусть лучше он искупит его здесь, на земле, и предстанет перед Господом, очистившись от скверны!

Лешек вскочил и посмотрел Лытке в глаза:

- Так это ты называешь очищением? Эту мерзость, это отвратительное действо - ты называешь очищением? Превратить человека в скота, в жалкого червя, заставить его ползать в корчах и визжать от боли - это очищение?

- Ты не понимаешь. Телесные муки возвышают, приближают к Богу!

- Да? Я это уже слышал, и не один раз. Но каким же чудовищем должен быть твой бог, если это - самый верный способ к нему приблизиться!

- Лешек, Бог один. Он и твой, и мой, и наш общий… И потом, разве не прелюбодеяние превращает человека в скота? Разве не уподобляется он скоту, когда беззастенчиво ублажает свою плоть, забывая, что губит этим душу? И только раскаянье, искреннее раскаянье может ему после этого помочь.

- Ты хочешь сказать, что он раскаялся в содеянном сам и сам рассказал об этом духовнику?

- Нет, конечно, - вздохнул Лытка.

- Донесли, правда? Подсмотрели в щелку и донесли! Какая мерзость, Лытка, какая это грязь! Неужели ты не видишь? Я любил женщин, Лытка. И они любили меня. Я не могу смотреть на это так же, как ты.

Лицо Лытки стало растерянным, несчастным и немного испуганным:

- Лешек, ты что… ты хочешь сказать, что ты занимался блудом?

- Блудом? - рявкнул Лешек и придвинул к нему лицо. - Нет, я творил любовь! И в этом нет ничего скотского, это прекрасно! И душа от этого становится чище и свободней.

- Лешек, ты должен покаяться.

- Да ну? А если я этого не сделаю, ты на меня донесешь? Чтобы завтра я катался по снегу и визжал, да? Чтобы этим я приблизился к богу и вошел в царствие небесное очищенным от скверны?

- Нет, доносить на тебя я не стану, - Лытка сжал губы, - ты должен сам, понимаешь? Лешек, я хочу тебя спасти, я хочу, чтобы для тебя открылись врата рая. И путь туда лежит через покаяние. Царствие Небесное - оно для всех, мы сами своими грехами отвергаем его!

- Мне не нужно царствие небесное, в которое надо ползти на карачках! Мне не в чем каяться, я не делал ничего дурного. Я, возможно, виноват перед кем-то, перед тобой, например, но перед твоим богом мне каяться не в чем.

- Лешек, я понимаю, это тяжело. Но через это надо пройти, пойми. Хочешь, я вместе с тобой пойду к духовнику…

- Не надо.

- Лешек, ты просто боишься, ты слаб телесно, я понимаю. Ты всегда был… таким. Но ты поймешь, рано или поздно поймешь, что другого пути нет.

- Лытка, я не боюсь. Я боюсь не того, о чем ты думаешь. Я уже не тот маленький Лешек, который плакал при виде розги. Пойми, я не хочу превращаться в червя! Не боли боюсь, я боюсь потерять самоуважение.

- Да нет, ты боишься именно боли. Прости, но я хорошо тебя знаю. А духовник всегда назначает епитимию сообразно возможностям. И потом, мы скажем, что к блуду тебя принуждал колдун…

- Не смей, - оборвал его Лешек. - Меня никто не принуждал. И никогда не смей говорить плохо о колдуне, слышишь? Никогда! Колдун любил меня.

- Что, и грех мужеложства на тебе? - в отчаянье прошептал Лытка.