Одинокий путник

– Зайди и закрой двери.

Благочинный снова кивнул, шумно сглотнул и с усилием прикрыл тяжелую дверь.

– Я бы не стал… но такого у нас давно не случалось…

– Ну?

– Ушел послушник Алексий, певчий, тот, которого привезли два месяца назад… Ну, которого похитил колдун и…

– Я понял, – грубо оборвал Дамиан, – куда он ушел?

– Я… Я не знаю. Он ушел из Пустыни.

– Как? Куда он мог уйти? Что ты несешь?

– Вот, – благочинный протянул клубок тряпок.

– Что это? – Дамиан поморщился.

– Его вещи. Переоделся в мирское, и ушел. И сказал, что ни секунды здесь больше не останется, – благочинный перешел на шепот, – он сорвал крест…

– Ты понимаешь, что говоришь? Куда он уйдет? Январь месяц! Кругом лес, за окном метель, он заблудится и замерзнет еще до рассвета! И где он взял мирскую одежду?

– Забрал у кастеляна, наверное…

Дамиан, как ни странно, отлично помнил этого послушника Алексия, которого два месяца назад нашли и вернули в монастырь после двенадцатилетнего отсутствия. Лешек – заблудшая душа, или Лешек – дар божий. И за его волшебный голос экклесиарх, старенький отец Паисий, прощал ему заблудшую душу, равно как и все остальные его прегрешения. Высокий, худенький, этот Лешек более всего напоминал отрока, хотя отроду ему было что-то около двадцати пяти – он всегда выглядел моложе своих лет, Дамиан запомнил его еще в приюте. Несомненно, тот и ребенком отличался от сверстников, простеньких крестьянских мальчиков, чем уже тогда невероятно раздражал Дамиана: мальчик вызывал у него подсознательный страх, непонятное стремление спрятаться от взгляда его огромных светлых глаз, как будто укоряющих в чем-то. Глядя на этого ребенка, Дамиан испытывал чувство вины, и, наверное, именно поэтому его постоянно преследовало желание запугать, заставить опустить глаза, пригнуть голову мальчика к земле… Только от чувства вины это не спасало – по сравнению с другими приютскими детьми тот и так был запуган без меры, потому что отставал от сверстников по росту, и характером обладал слабеньким, сломать который ничего не стоило.

В детстве отрок напоминал Дамиану котенка, сосущего молоко из брюха матери – младенческие безвольные чуть приоткрытые губы, бесхитростные, как у гукающего грудничка, движения тонких пальчиков, постоянно что-то перебирающих, продолговатая ямочка на подбородке, которую мальчик все время пытался разгладить рукой; его узкие плечи Дамиан мог полностью покрыть ладонью. Взгляд его, всегда удивленный, из-под длинных, загнутых вверх ресниц стремился куда-то вдаль, и по гладким волосам, цвета зрелого каштана, так и тянуло провести рукой.

Лешек – дар божий… В придачу к никчемно-умилительной внешности, отрок имел поистине ангельский голос. Паломники, которые в жизни монастыря всегда играли немаловажную роль, в первую очередь, внешнеполитическую, впадали в религиозный экстаз, слушая его пение, и пускали сладкие сопли. Что говорить, и сам Дамиан, слушая волшебное пение ребенка, чувствовал, как нежно ломит грудь, и как обрывается дыхание, и влажные глаза сами собой поднимаются к куполу церкви… И это тоже приводило архидиакона в бешенство – ему казалось, что не он, тогда инспектор приюта, имеет полную власть над приютским мальчиком, а тот владеет его душой. А этого Дамиан не выносил, он не хотел допустить влияния на себя какого-то отрока.

Пустынь не владела ни одной из святынь, являющих миру чудеса: ни исцеляющих мощей, ни целебных источников, ни чудотворных икон в обители не было. Хотя богомаз имелся, и неплохой, а иконы его украшали церкви не только на землях монастыря, но и далеко за их пределами, однако ни одна из них не мироточила, не помогала от болезней, не спасалась сама собой от пожаров – в общем, никаких волшебных странностей не обнаруживала.

Но, несмотря на это, Пустыни было чем привлечь знатных прихожан – монастырь славился своим хором. Его наставник – экклесиарх Паисий – обучался у греков, на Афоне, и сам когда-то обладал хорошим голосом, но основная его заслуга состояла в том, что он умел найти способных учеников, обучить их крюковой грамоте, поставить голос: пел его хор чисто, слаженно и красиво. Настолько красиво, что послушать его приезжали бояре из самого Новгорода, и из Ладоги, а однажды – и из далекого Олонца. И, конечно, оставляли деньги!

В детстве отрок Алексий был украшением хора, его жемчужиной, и когда обитель потеряла его, ничто не могло утешить экклесиарха. Но когда Пустынь обрела его снова, Паисий, убедившись в том, что сломавшийся голос не утратил волшебной силы, пришел в восторг, а Дамиан рассчитывал с его помощью приобрести для монастыря сильных покровителей.

Послушника забрали у колдуна вместе с кристаллом.

– Кастеляна ко мне, и очень быстро! – выплюнул он Благочинному в лицо, – и певчих, и послушников, которые видели, как он уходил.

– Всех? – присел Благочинный.

Дамиан прикинул и кивнул:

– Самых толковых. Человек пять, не больше. Только очень быстро. И… не надо распространяться об этом. Это может повлиять на настроение братии…

– Я понимаю, я только тебе…

– Да ты-то только мне, а остальные? Разговоры на эту тему пресекать!

– Понял…