Одинокий рейд

Поймал себя на том, что выискивает взглядом экран, который показывал картинку с видеокамеры, направленной на корму. Хотя прекрасно понимал, что вряд ли что-то разглядит в темноте. Однако боцман периодически втыкал прожектора, прорезая ночь сквозь срывающиеся капли дождя снопом света. И на экране появлялось какое-то смешение белого, косо мелькающих метеоров капель и контрастных вытянутых теней.

«Это ж камера, которую завалило набок»! — Вспомнил, ни черта не разобрав, Терентьев.

Однако луч продолжал медленно ползти и автофокус видеокамеры выдавал более корректное изображение.

«Да нет! Её видимо уже поправили — изображение правильное! Ох, далеко не правильное»!

Привычный и знаковый вид на корму портили непонятные пятна и обломки на палубе, матросы боцкоманды перемещали какие-то ящики, листы настила, катили бухты пожарных шлангов.

«Ну, да! Боцман говорил, что собирается смыть все фрагменты тел и кровь брандспойтами!

Камера хоть и была широкоугольная, но не захватывала всю палубу до противоположного борта, где полегли морпехи и их командир.

«Мичман заверил, что всех кого могли — нашли».

Мысли о людских потерях отозвались какой-то звенящей пустой в голове.

Захотелось кофе, крепкого. Нет, крепче! Чего такого бы покрепче! И не томного коньку, а дурной и пьяной водки!

Снова потёр виски́.

«Сколько прошло времени? Час, полтора?

Устал? С чего бы вроде? Мешки не ворочал! Ну, да! Другое!

Какими критериями сравнивать физическую и моральную усталости? И сопоставить степень деградации состояния организма в том или ином случае?

Разгрузил ли ты вагон или не один час бухгалтером корпел над бумажками сводя дебет-кредет. Или, например, как за рулём вполне комфортного универсала, но на трассе километров в 500–600. И все кто в пассажирах с удивлением: «а ты чё такой вымотанный?». Для них ты так — сидишь и сидишь, руками слегка сучишь по баранке и «ручке». А не понимают, сколько тебя во внимании за дорогой, знаками, полосами движения, идиотами на встречке и прочим. Не понимают всей твоей ответственности и то, что жизни по сути свои доверили тебе.

И пусть сейчас моя большая ответственность дробится на меньшие ответственности: штурмано́в или радиомеристов, вплоть до каждого матроса в отдельности, всё одно остаётся при мне главной — личной и за всех».

Нос (точней обоняние) жил своей жизнью — учуял запах кофе. И как в рекламе какой-то — нос повёлся, увлекая все мысли на аромат.

«Надо ж! Неужели пока думал, что-то ляпнул вслух, про кофе»?

— На, командир!

Дождавшись когда Терентьев осторожно отхлебнёт обжигающего и отставит чашку, штурман спросил про смену курса. Получив объяснения, в целом согласился:

— У нас «язык» есть, ценный. Может, удастся вытянуть из него чего, что прояснит намеренья противника, — и пояснил, — взяли одного цээрушника!

— Особист доложил?

— Не. Прапор. Особист возмущался, что всё смыли со шлангов на корме. Не досмотрели, дескать, не обыскали….

— Умный, да? Где он был, когда Скопин «Конкерор» топил? — Терентьев чуть ли не залпом допил кофе, наверняка ещё горячий, но, даже не поморщившись.

— Зря ты так, командир. Он сам попросил Пономарёва таблетками напичкать, что б в строю быть. Парень вроде правильный.

— У меня нет на корабле такой должности — «правильный парень», — отрезал Терентьев и передразнил, — «досмотреть, обыскать». Вот он сам бы, беленькие пречаточки натянул и пошёл фарш воро́чать. Мичман говорил, что у него половина боцкоманды чуть не облевалась, пока палубу чистили. А нам сейчас «камовых» в работу. Так что боцман всё верно сделал.

* * *

Всё было готово: створки ангара, вертолётную площадку расчистили (в том числе и от вновь наросшей наледи), опустили «ловить рыбу» антенны УКВ, обеспечили подсветку.

После бойни наверху и беготни-пальбы в коридорах крейсера, выбравшиеся из ангара технари наглядно увидели последствия этого всего, включая и потери среди своих. Поэтому «запрягали» сосредоточено и молча, когда бы в другой ситуации при сходной погодной обстановке кто-нибудь обязательно ляпнул про «доброго хозяина» и «собаку со двора». Тем более понимали — им-то что, а вот летунам в эту муть лететь.

— Шквалит. Порывами, — перекрикивая свист турбин, совершенно излишне напутствовал командир полётной группы пилота, — едва оторвёшься, может подхватить и сдуть.

Тот, возясь с застёжкой надувного аварийного комбинезона, в ответ кивал, молча, и сам всё видя, дескать «ничего страшного — доводилось и в худших условиях».

* * *

Терентьев поднялся наверх «проветриться», не задерживаясь в полумраке ходовой рубки, вышел на правое крыло мостика.

Быстрый взгляд вперёд по ходу движения, вдохнув морскую влажность и минусы (градусов 7) воздуха.