Одинокий странник (сборник)

Мильный столб 46,9 это Сан-Хосейная сцена сотни любознательных бомжей, что валандаются в кустах вдоль рельсов со своими тюками дряни, своими корешками, личными канистрами воды, банками воды, в которых варить кофе или чай, или суп, и со своей бутылкой токайского вина или обычно мускателя. – Мускатная Калифорния сплошь вокруг, в небе голубом, драно-белые облака напихивает через верхушку Долины Санта-Клара из Бэйшора, куда пришел высокий тумановетр, и сквозь прорехи в Южном Городе тоже, и покой лежит тяжко в укрытой долине, где бродяги обрели временный отдых. – Жаркая дрема в сухих зарослях, лишь лощины сухого тростника торчат, и против них идешь, проламываясь. – «Ну, мальчонка, как насчет вкепать рому до Уотсонвилля». «Это не ром, мальчонка, это новый сорт параши» – цветной бродячий сезонник сидит на сраной старой газетке за прошлый год и использованной Крысоглазом Джимом с Денверских виадуков, что проезжал тут прошлой весной с пакетом фиг на горбу – «Так плохо не было с 1906-го!» А теперь 1952-й, октябрь, и роса на злаках этой всамделишной земли. Один из мальчонок подымает жестянку с земли (что отскочила с полувагона от внезапного шпрррама товарняков, таранимых вместе на сортировке, чтоб провис на дыбы не вставал) (баум!) – куски жести разлетаются по сторонам, падают в заросли, возле пути № 1. – Сезонник кладет жестянку на камни над костерком и жарит на ней хлеб, но он пил токай и разговаривает с другими мальчонками, и тост его подгорает, совсем как в кухонных трагедиях. – Сезонник давай зло материться, потому что сколько-то хлеба потерял, и пинает камень, и говорит, «Двадцать восемь лет провел я в стенах Даннеморы и хватит уже с меня захватывающих панорам великих деяний, вроде как пьяный Кэннемен тогда написал мне то письмо с миннеаполи, и там тока про чикагскую пьянь было – яйму грю тысатри паря так низзя – ну в общем сирано написалму письмо». И ни души ж не слушает, потому что никто не станет слушать бродягу, все остальные бомжи батрабалдают, и тебе ни найти, ни выкрутипутаться из этого – все трещат одновременно, и все потерянные. Чтобы понять, надо вернуться к железнодорожнику. – Типа, скажем, спрашиваешь мужика, «Где путь 109?» – ну – если это бомжара, он скажет «Ехай вон туда, дядяй, может, вон тот старикан в синей косынке знает, а я Дылда Хоумз Хаббард из Растона, Луизиана, у меня время нету и знанья никакого, как мене узнать чего, где этой твой путь 109 – у мя тока это – дайм надо, не уделишь мне дайм, я тада своей дорогой мирно пойду – а не уделишь, я своей дорогой мирно пойду – тут не найдешь – не потеряешь – и отсюда до Бисмарка, Айдахо, я тока и терял, и терял и терял все, что у меня было». Бродяг этих надо впустить к себе в душу, когда они так говорят – большинство же проскрежещет, «Путь 109 на Чилликоти тудой» сквозь щетину и слюни у себя в бороде – и отвалит в сторону, жоповлача за собой мешки до того огромные, содержательные, тяжелые – расчлененка у них там, что ли, не хочешь, а подумаешь – зенки красные, диким дыбом волосья, железнодорожники на них смотрят с изумленьем раз, а потом уж больше нипочем не глядят – что жены скажут? – Спросишь у железнодорожника, какой путь 109-й, он остановится, перестанет резинку жевать, поправит пожитку свою, свой фонарь на тужурке или обед и повернется, и сплюнет, и прищурится на горы к востоку, и глазами поведет очень медленно в личной своей каверне глазной кости между лобной костью и скульной костью, и скажет, все же раздумывая и надумав, «Его зовут 109-м путем, хотя должны 110-м, он совсем рядом с ледяной платформой, ну знаешь там ле́дник вон там —» «Ага —» «Вот и он там, от первого пути на магистрали считать начинаем, но от ледника номера перепрыгивают, они там поворачивают, и надо будет перейти через 110-й путь, чтоб выйти на 109-й – только на 109-й никогда частить не нужно – поэтому 109-го вроде как на сортировке просто не хватает… номера, вишь…» «Ага» – Это я точно знаю – «Это я теперь точно знаю». «И вот там она как раз —» «Спасибо – мне туда очень по-быстрому надо» – «Вот вся беда с железной дорогой, всегда куда-то надо очень по-быстрому – птушто если не успеешь, это как местному по телефону отказать и сказать, что хочешь отвернуться и на боковую (как Майк Райан прошлым понедельником сделал)» говорит он сам себе. – И мы идем-машем и ушли.

Вот сверчок в камыше. Я сидел на речднах Пахаро и жег костерки, и спал с курткой поверх своего тормозного фонаря, и рассуждал о калифорнийской жизни, пялясь в синее небо. —

Кондуктор там еще валандается, ждет своих диспетчерских приказов – когда получит, подаст машинисту сигнал «путь свободен», махнет слегка ладонью из стороны в сторону, и мы отправимся – старый локомотивщик приказывает дать пару, молодой кочегар подчиняется, локомотивщик пинает и тянет себе большой рычаг дросселя, а иногда подскакивает с ним побороться, как прямо ангел в преисподней, и тянет гудок дважды ту ту, отправляемся, и ты слышишь первый пых паровоза – пых – вроде неудачно – пых а пух – вжик – пых ПЫХ – первое движение – поезд тронулся. —