Она так естественно оказалась в его объятиях, что Эстон тянул время, наслаждаясь этим чудом. Он наклонился, чтобы легонько поцеловать мочку нежного уха, едва прикрытого растрепавшимися каштановыми волосами. Несмотря ни на что, Людмила — на редкость здоровая личность, подумал он, без малейших следов пуританства, которое пронизывало общество, в котором он жил.
— Ты говорил, что хочешь идти в Англию.
— Так я и собирался сделать, но передумал.
— В самом деле? Почему?
— Я ведь говорил тебе, что меня беспокоит, как отнесется к тебе британская таможенная служба.
— И что же? Мне и тогда было непонятно, и сейчас я ничего не понимаю. Я хочу сказать, рано или поздно мне ведь придется столкнуться с обычаями и формальностями двадцать первого века.
— Таможенная служба — это не обычаи и не формальности, — принялся объяснять Эстон. — Тут все дело в иммиграционных законах., паспортах…
Она смотрела на него в полном недоумении, и он обреченно вздохнул. Леонова так старательно обучалась разговорной речи двадцать первого века и так преуспела в этом, что любые пробелы в ее представлении о нашем мире вызывали чувство досады.
— Паспортах? Ты имеешь в виду документы, подтверждающие гражданство?
— Что-то в этом роде, но не совсем то, что ты думаешь.
В конце концов, напомнил себе Эстон, он узнал больше о ее эпохе, нежели она о сегодняшнем мире. Наверное, это было правильно, ведь ее интерес к истории обеспечил Леонову кое-какими сведениями о двадцать первом веке, тогда как о жизни в ее время он не знал ничего. Но история ее интересовала в основном военная, и потому в знаниях, которыми она, по предположениям Эстона должна была бы обладать, встречались забавные пробелы.
— Послушай, — терпеливо начал объяснять он, — ты говорила, что на твоей Терре существует всемирное правительство, состоящее из представителей различных частей вашей федерации, или как там это у вас называется. Так? Означает ли это, что о гражданстве вы вспоминаете, только когда речь заходит о налогах и коммунальных услугах?
— Еще во время выборов, при регистрации.
— Ну да, во время выборов тоже. Но разве государственных границ больше не существует?
— Государственных границ? Чего ради, объясни мне, кого-то должны заботить государственные границы… — Она замолчала, не закончив фразу. — Как я могла забыть! Ты ведь живешь еще в эпоху холодной войны, правильно?
— Не в такой степени, как несколько десятилетий тому назад, но, в общем-то, международная обстановка напряженная. Правда, и ты теперь живешь в то же время, моя милая, — иронично улыбаясь, напомнил ей Эстон, и она ткнула его в ребра. Весьма чувствительно. — Ой-ой-ой!
Эстон принялся тереть бок, укоризненно глядя на нее, но его довольная улыбка несколько испортила желаемое впечатление.
— Гмм… — стала припоминать Леонова, смахнув волосы с лица. — Сейчас две тысячи седьмой год, значит… всего через шесть лет начнутся войны за наследие бывшего Советского Союза!
— Наследие Советского Союза? — переспросил Эстон. У него по спине побежали мурашки, и теперь наступила его очередь хмуриться. — Не могу сказать, что мне такие предсказания нравятся, Мила. И без того в Европе достаточно неприятностей — не хватало, чтобы еще
— Ну, скажем так, этого не случилось в том варианте истории, который я помню, — ответила она тоном человека, старающегося подсластить горькую пилюлю. — Насколько я помню, у тебя были причины считать, что Россия обретет стабильность — если только это может тебя утешить. Началом катастрофы стала очередная вспышка на Балканах, а вовсе не в России или Белоруссии. Потом ситуация вышла из-под контроля, после того как кто-то пустил в ход биологическое оружие.
Эстон болезненно сморщился, и Леонова сжала его предплечье:
— Извини, Дик. Я не хотела тебя огорчить.