Я был еще немного пьян и в тот миг решил, что мне читают лекцию – этакий способ показать, что отец зол на меня. Сейчас я думаю, что он был зол на себя за то, что поддался своей человеческой натуре и забыл держать один глаз открытым.
– Можно его увидеть? – спрашиваю я доктора Сент-Клэра.
Меня ведут по коридору в отделение реанимации. Над кроватью склонилась медсестра с отсосом.
– Вы, должно быть, сын мистера Уоррена, – говорит она. – Вылитый отец.
Но я едва ее слышу. Я не могу оторвать взгляда от пациента на больничной кровати.
Первой мыслью мелькает: произошла ужасная ошибка. Это не мой отец.
Потому что этот сломанный мужчина, с частично обритой головой и белыми бинтами, намотанными вокруг черепа, с трубкой в горле и капельницей, воткнутой в сгиб локтя…
Мужчина со швами на виске, которые делают его похожим на чудовище Франкенштейна, и иссиня-черной маской из синяков вокруг глаз…
Он совсем не похож на человека, который разрушил мою жизнь.
Люк
Кара
Я сижу за уличным столом в фактории, завернувшись в пуховик и шерстяной плед. На улице пусто, потому что февраль и парк официально закрыт, но главный аттракцион – аниматронные динозавры, которых вы замечаете сразу, как только входите в ворота, – работает круглый год. Это такая странная компьютерная накладка – нельзя выключить тираннозавра, не лишив электричества всю площадку, что затронет дежурный персонал, который остается на зиму следить за животными и их обиталищами. Поэтому время от времени, когда мне нужно побыть одной, я прихожу в пустынную часть парка и смотрю, как трицератопс трясет пластиковой головой, отсчитывая каждый час и стряхивая выпавший вчера ночью снег. Как раптор вступает в имитацию схватки с тираннозавром, по самые ляжки в снежных наносах. Довольно жутко. Словно я наблюдаю за концом света. Вокруг так тихо, что иногда их жестяные рыки будоражат гиббонов, и те тоже поднимают гам.
Именно из-за гиббонов я не слышу, что отец зовет меня, пока он не оказывается передо мной.
– Кара! Кара!