Одинокий волк

Мы лежали неподвижно, потому что могли нарушить снежный покров и спугнуть добычу. Даже несмотря на окружающих меня волков, я мерз, поэтому, чтобы не заснуть, принялся размышлять. Волки были гениями маскировки. Они умели определять направление ветра и знали, как замаскировать запах. Разве олень не руководствуется инстинктами? Неужели он не знает из опыта поколений, что если волк гонит тебя на такой скорости в таком составе, то впереди ждет засада, а не охота на открытой местности? Разве он не понимает по резкой смене ветра, что впереди его ожидает опасность?

Все эти мысли вылетели у меня из головы, когда альфа-самка начала есть снег. Молодой волк тут же последовал ее примеру, зарылся мордой в снег и стал его глотать. Молодая волчица подняла голову к ветке, на которой, как игрушка на рождественской елке, висела сосулька, отгрызла ее и принялась облизывать, словно леденец.

Я удивляюсь: зачем, черт побери, они это делают? За три дня, что мы находимся в этом подлеске, я такого ни разу не видел. Возможно, волкам нужно пошевелиться, потому что мы слишком долго пролежали без движения. А может, они просто захотели пить.

Но волки никогда не совершают ненужных поступков, а по-скольку я жажды не испытывал, то и они, вероятно, тоже.

Я размышлял о том, что неужели лежание в глубоком снегу каким-то образом вызвало у волков обезвоживание, когда альфа-самка тихо клацнула на меня зубами и, сморщив морду, снова зарылась в снег. Я понял намек. Начал пригоршнями зачерпывать и есть снег, так, будто завтра уже не наступит.

И тут меня осенило: загоняемый зверь, бегущий на нас, может заметить засаду только по поднимающимся в воздух клубочкам пара от нашего дыхания. Но если держать на языке снег и лед — даже наше дыхание будет незаметно.

Через мгновение в подлесок вломился олень...

Каким-то образом альфа-самка узнала, что вот-вот придется атаковать. С другой стороны, какая еще у альфа-самки обязанность, если не сплотить семью, чтобы в самые ответ-ственные моменты все ее члены делали то, что им сказано?

КАРА

Возвращаясь домой, я ожидаю, что начнется Третья мировая война, и реальность меня не разочаровывает. Мама подбегает к машине Марии и начинает выдергивать меня с пассажирского сиденья, слишком поздно вспомнив, что у меня загипсовано плечо. Когда она хватает меня за руку, я морщусь, вижу, как Мария одними губами шепчет: «Удачи!» — и уносится прочь.

Будешь сидеть дома, пока... пока тебе не стукнет девяносто лет! Ради всего святого, Кара, где ты была?

Этого я маме сказать не могу. Поэтому отвожу взгляд.

Прости, — бормочу я. — После того, что сделал Эдвард... ну, ты понимаешь... мне пришлось оттуда бежать. Я больше не могла этого выносить, поэтому сбежала. За мной заехала Мария.

Внутри у мамы словно что-то щелкает, и она бросается меня обнимать. Да так сильно, что я не могу дышать.

Ох, малышка, я так волновалась! Когда я вернулась, тебя уже не было. Охрана просто обыскалась... Я не знала, оставаться в больнице или ехать домой...