Одинокий всадник

Мигель даже замер – так хочется ему срисовать весь мир. Скалы и море. Разных птиц, заросли полыни, где он просил сегодня смерти. А людей он рисовать не будет. Они злые и хоть не горбатые, как он, но всё равно противные. Нет, людей он не станет рисовать. Потому что они узнают себя, рассердятся и опять поколотят. Мигелю вспомнилось, как весной прошлого года он увидел возле таверны рыжего – пьяного матроса. Тот едва держался на ногах, что-то напевал, улыбался. Причём так счастливо и весело, будто только что стал капитаном.

Мигель присел возле пустой бочки и за пять минут углём набросал на её донышке матроса. Он уже заканчивал портрет, как вдруг чьи-то крепкие пальцы вцепились ему в ухо.

– Ах ты, сатанёнок! – кричал одноглазый Бенито и больно дёргал за ухо. – Будешь мне ещё товар портить, щенок этакий...

Потом пригляделся к рисунку, захохотал.

– Вылитый Питер. Три дюжины чертей, это же тёпленький Питер, который будет спать сегодня под первым попавшимся забором.

Одноглазый Бенито дал ему подзатыльник, а бочку укрепил возле вывески своей пивной... Мигель даже вздохнул от воспоминаний. С тех пор не было такой женщины, чтобы при случае тоже не обозвала его выродком или сатанёнком. Можно подумать, что их мужья раньше никогда и не заглядывали к одноглазому Бенито. А кто тогда, спрашивается, всегда там пьянствовал и орал?

Мигель и не заметил, как подкрались сумерки. Стала одолевать зевота. Он тихонько пробрался наверх, в свою комнатушку-келию. Укрыв плечи старым пледом, мальчик припал к окошку, которое выходило к обрыву над морем, долго слушал голоса волн. Слушал, пока его не сморил сон.

Хмурые скалы террасами сбегают к морю. А оно голубеет до самого горизонта, всюду, пока видит глаз, и Мигелю вновь кажется, будто где-то там, далеко-далеко, спешит к нему сказочный корабль. Мальчик долго всматривается в даль: не мелькнут ли там паруса? Потом берёт старую карту, увлечённо чёркает угольком на её обратной стороне... Вот чёрный блестящий жук ползёт по стебельку. Тот раскачивается, и жук, замирая от собственной храбрости, ловит лапками воздух, балансирует над высокой травой. В конце концов падает, сердито гудит, готовясь взлететь. Мигеля это забавляет. Затаив дыхание, он ловит миг взлёта. Руки его перемазаны сажей да и лицо уже как у настоящего чертёнка.

Вдруг на плечо Мигеля легла чья-то рука, и мальчик испуганно отпрянул. Возле него стоял красиво одетый молодой мужчина. Он улыбался – приветливо и чуть-чуть удивлённо.

– Ты всё это сам нарисовал, мальчик?

Мигель съёжился, ожидая пинка.

– Ты же маленькое чудо, мальчик, – удивлённо покачал головой незнакомец. Он долго и пристально рассматривал фантазии Мигеля. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты – чудо?

Заворожённый блеском его камзола, щедро украшенного драгоценными камнями, его улыбкой и добротой, Мигель совсем растерялся. Ещё никто и никогда не говорил с ним так мягко и просто, будто с равным.

Ветер с моря набирал силу, гнал табуны туч.

– Ты сейчас рисуешь, как можешь, – продолжал незнакомец. – А когда вырастешь и поедешь в город, то обязательно станешь там большим художником. Я постараюсь помочь тебе в этом... Мир ещё когда-то вскрикнет, увидев твои рисунки. Вспомнишь тогда слова дона Рамиреса...

Он ещё долго рассказывал о больших городах, где есть школы художников и собрания картин. О богачах, которые за большие деньги скупают полотна. О королях и аристократах, так любящих заказывать свои портреты, о картинах, написанных талантливыми мастерами, чьи работы известны всему миру.

Всё вокруг потеряло цвет, стало ещё более хмурым. Дон Рамирес обеспокоенно взглянул на небо, заспешил. Оглянувшись на Мигеля, он весело крикнул:

– Приходи-ка завтра сюда, мальчик. Я тебе кое-что подарю...

Нахмурилось небо, притаились скалы. Потом в кустах тревожно завозился ветер, и первые капли дождя обожгли лицо. В небе прокатился гром. Дождь ударил густо и сильно: залопотал, загудел, будто шмель. Мигель даже не обратил на это внимания. В памяти опять, словно удивительная музыка, всплывали слова дона Рамиреса.

Каждое дерево казалось ему теперь прекрасной натурщицей. Каждое дерево просило вечной жизни на полотне. Мигель осмотрелся. Вот это похоже на голову старой женщины – растрёпанную и смешную. Рядом – дерево-костёр. Вон как извиваются языки зелёного пламени.

Мигель мазок за мазком кладёт на картон краски. Это дон Рамирес принёс ему краски, картон, кисти и две книги о мастерстве великих художников. Беда только, что Мигель не умеет читать. Зато рисунки можно разглядывать хоть целыми днями.

– Добрый дон, славный дон, – весело напевает мальчик. – Щедрый, добрый, славный дон...

– Отец зовёт. Беги скорей, – это голос кухарки, Улыбка тотчас погасла. И горб будто сразу подрос. Мигель спрятал свои сокровища в котомку, бегом заспешил к замку. Сам спешит, а ноги словно травой стреножены – так не хочется идти.

– Где тебя черти носят? – хрипит Горгони. Он сидит на борту парусника, дымит короткой трубкой.