Одиноким предоставляется папа Карло

Виктор пошел назад, а Костик отправился к Вовану. Поселок уже просыпался. В уличной пыли в поисках чего-то вкусненького кудахтали куры. Утки парочками, переваливаясь с боку на бок, шлепали к речке, где для них была обустроена специальная запруда, полная теплой воды и вкусных ракушек и улиток. Стадо коз отправилось на выгон, а вместе с ними и единственная на весь поселок корова — Красавица. Этой весной у Красавицы родились два теленка — бычок и телочка. И теперь оба малыша бежали следом за мамой, смешно раскидывая ножки.

По дороге Костик столкнулся с дядей Севой, который отправлялся в очередную экспедицию по окрестностям. Дядя Сева был на машине, но, увидев Костика, остановился и поговорил с мальчиком.

— Виктор признался в том, что это его стамеска.

— Ага! Признался! И как он объясняет, как она взялась на месте преступления?

— Никак не объясняет. Сам в недоумении. Говорит, что стамеску у него украли.

— Кто?

Костик подумал и сказал, что художник во всем подозревает монахов — будущих насельников нового монастыря.

— Им так не терпится поселиться в этих местах, что они на все готовы, лишь бы своего добиться. Пытались запугать Виктора — не получилось. Стреляли в него — не испугался. Теперь собаку его изуродовали, намекают, что следующим может стать он сам или его жена.

Дядя Сева бедам художника посочувствовал, но сам помочь ничем не мог. И каждый отправился дальше по своим делам.

Костик вскоре добрался до Вована и разбудил приятеля. А это, надо сказать, было делом совсем непростым. Потому что набегавшийся за два предыдущих дня Вован спал сегодня так крепко, что превзошел даже самого себя. Ну хоть из пушки у него над ухом пали. И хорошо, что Костик не пустил Виктора будить приятеля. Ничего бы у художника не вышло. Даже видавшему виды Костику пришлось туго.

Он пробовал и трясти приятеля за руки и за ноги, и свистеть ему в ухо, и петь. Он даже набрал на сотовом номер Вована, надеясь, что того разбудит поступивший вызов. Но не тут-то было. Ничего не помогало вернуть Вована к нормальной жизни. Костик добился лишь того, что перебудил всех домочадцев Вована, которые собрались на пороге и дружно выразили Костику свое неодобрение из-за поднятого им шума.

Но Вован — цель всех усилий Костика — упорно продолжал спать.

— Ты водичкой на него полей, — наконец сжалилась над Костиком восьмидесятилетняя старушка, приходящаяся Вовану прабабушкой. — Холодненькой. Пойдем, миленький, я тебе дам.

Она ловко извлекла из колодца ведро воды и вручила его Костику.

— Так прямо и лей, — велела ему старушка. — Все лей, не жалей. Иначе этого соню не разбудить.

Костик вылил на приятеля половину ведра, прежде чем Вован зашевелился. На исходе второй половины он открыл глаза и безмятежно уставился на приятеля.

— А-а-а… Это ты, — пробормотал он, пока водяная струйка разбивалась о его голову и мелкими брызгами оседала на постели. — А я думал, это бабуля Оля пришла меня будить.

После этого Вован встал, утерся, деловито развесил мокрое белье на просушку, и вдвоем ребята вернулись к Костику. Умываться и вообще принимать какие-либо водные процедуры Вовану было уже не нужно. И друзья решили, что позавтракать будет лучше у Костика, потому что его бабушка здорово вкусно готовит. Во всем селе мало кто может сравниться с ней в этом деле. А заодно можно будет расспросить и Таню о ее ночной прогулке и о том, что ей удалось узнать о планах монахов на будущий монастырь.

Таня не спала. Она сидела, уставившись на свой букет, и вид у нее был такой мечтательный и счастливый, что друзьям даже было как-то неловко выводить ее из этого состояния. Бабушка хлопотала на кухне, снуя от плиты к столу, где сидела ее замечательная дочь. Но Таня даже не замечала сервированного перед ней завтрака.

— Садитесь, — кивнула бабушка, увидев мальчишек. — Как раз яишенка поспела.

Яичница у бабушки была мировая. Яйца буквально плавали в растопленном сливочном масле, которое после обжарки приобретало какой-то ореховый привкус и которое было так здорово собирать на мягкую булочку.

— Таня, ешь! Что ты сидишь?

Тетка очнулась, взглянула на яичницу, которую бабушка уже положила ей в тарелку, и покачала головой:

— Нет, не буду.

— Вот это да! Ты не заболела?

— Яичницу я не буду.

— Почему это? Всегда же любила.

— И люблю. Но сегодня среда.

— И чего?

— Среда — день постный. Всякая животная пища запрещена. А яйца — это определенно животная пища. И сливочное масло тоже.

Бабушка да и Вован с Костиком так и замерли с открытыми ртами. А потом бабушка произнесла:

— Вот те на! Ты никак у нас в постницы заделалась? Это Андрей тебя надоумил!

— Он меня не просил ни о чем, — сказала Таня. — Но раз он постится, то и я буду.

— Так ты теперь по средам одной травой питаться будешь? — уточнила бабушка.

— И по пятницам, и по средам.

— Да почему же?

— В среду Спасителя предали, в пятницу Его распяли.

— Нет, я спрашиваю, почему ты именно сейчас решила христианкой заделаться?

— Это из-за ее кавалера, — подсказал Костик. — Таня ему понравиться хочет. Вот и подделывается под его вкусы.

Таня вспыхнула.

— Вовсе нет!