Одинокое место Америка

Возможно, играя, он вспоминал отца, которого увидел недавно через двадцать лет после расставания. Отец жил в католическом госпитале, прикованный к инвалидному креслу, ему предстояла серьезная операция, и Ховард приехал его повидать. Отец целыми днями сидел в своей палате неподвижно, перебирая четки, ничего не читал и даже не смотрел телевизор, его лицо просияло, когда он увидел Ховарда, и Ховард был потрясен, увидев отца через столько лет, но справился с собой, улыбнулся, и через час они уже ощущали себя друг с другом так, как будто расстались только вчера, они вспоминали старые ирландские шутки, придумывали новые, о которых Абигайль говорила потом, что они не смешные: о человеке, едущем в лифте и неожиданно заявляющем тем, кто едет с ним, что на нем чистое белье, и сами до слез хохотали над этими не очень смешными шутками, и перед самой операцией Ховард обнял отца и сказал ему, что он его любит. Операция прошла успешно, и, обещая отцу писать, Ховард уехал домой, а отца вскоре перевезли в госпиталь другого города в Техасе, где жил брат Ховарда, футбольный тренер, с женой и четырьмя детьми, и брат писал Ховарду, что отец все также сидит в кресле и перебирает четки, и, вспоминая свое обещание писать и давний рассказ матери о том, как отец каждый день проверял пустой почтовый ящик, когда он, Ховард, шестнадцатилетним навсегда уехал из дома, Ховард много раз собирался написать отцу, но всякий раз письмо не шло дальше первой строчки: то, что ему хотелось сказать отцу, невозможно было выразить словами, которыми пишут письма, и всякий раз он откладывал письмо на завтра, пока не понял, что, скорее всего, не напишет этого письма никогда.

Если бы он все же написал его, он, возможно, сказал бы отцу, что их счастье с Абигайль не было полным: у них не было детей, несмотря на то, что вскоре после свадьбы, под Рождество, они придумали четыре имени для своих будущих четверых детей, и спрятали бумажки под высокой орегонской елкой. Такая большая елка бывала у них с тех пор на каждое Рождество, и они еще долго мечтали о том, как их дети будут когда-нибудь выбегать в ярко освещенную комнату и искать под такой же елкой подарки, но время шло, одно Рождество сменяло другое, а они были по-прежнему одни, и понемногу привыкая к этому и принимая, как данность, они не ходили к врачам и не дознавались, кто их них был причиной их общего несчастья, они просто приняли его, как общую судьбу.

Оглядываясь на прожитые годы, вспоминая главное из сделанного им в области электроники, Ховард утверждал, что мерилом полезности жизни человека служит его материальное благосостояние, он и Абигайль были яркой тому иллюстрацией — финансовый каркас их жизни имел крепкие опоры и не был подвержен воздействию катаклизмов. В эмоциональном и личном плане жизнь Ховарда и Абигайль была непрерывной погоней за новизной и совершенством ощущения: открывая для себя лучшие рестораны Лондона и Парижа, самые изящные, сшитые искуснейшими кутюрье туалеты, общение с известнейшими людьми мира — голливудскими актерами, в круг которых они были вхожи, лучшие фильмы, сделанные этими людьми, обширная коллекция которых хранилась у них дома, Ховард и Абигайль, не останавливаясь на этом, уже в зрелом возрасте научились летать, и, перелетев однажды на маленьком двухмоторном самолете через всю Америку, доказали себе, что они могут еще и это.

Их королевство располагалось в пятнадцатикомнатном доме, стены которого были украшены картинами, привезенными ими из дальних стран и городов, в которых они побывали. Их обычное утро начиналось с раннего подъема, первой сводки финансовых новостей с Восточного побережья, первого кофе и краткого совещания об их предстоящей атаке на деловой мир Америки. Днем Ховард запирался в лаборатории или уезжал к клиентам, Абигайль тогда царила в королевстве одна. Вечером они собирались вместе за ужином, а перед сном опять расходились — Ховард играл на рояле, а Абигайль писала стихи.