Одинокое место

Пока остальные ездили за покупками, я обнаружила коробочки с рождественскими сладостями. Самодельные шоколадные конфеты, домашние шарики из марципана. Последнее Рождество. Он не смог к нам приехать – чувствовал себя неважно и побоялся долгой поездки на автобусе. Это было Рождество 2015 года. Я испытала и облегчение, и беспокойство, но несколько раз повторила, что мы его ждем. В декабре я много работала, но на Рождество мы должны были собраться дома большой компанией: сестра Матса с семьей, свекор со свекровью, мама, моя сестра с семьей. Как мне теперь стыдно за тот стыд по поводу папиного недержания и какое облегчение я испытала оттого, что он не приедет. Запах мочи. Такой едкий, что рядом просто невозможно находиться. Следы на диване, который я тайком обкладывала полотенцами, накидывая сверху покрывало. Как же он старался тут, в Молидене, готовил сладости, пек овсяное печенье. Из глаз течет, это слезы, я всхлипываю. Больше всего я плачу оттого, что столько сладостей осталось. Сколько труда – и все эти шоколадные конфеты так и лежат в коробке. В июле. Он их так и берёг.

* * *

В июле – незадолго до папиных похорон и, возможно, перед первой поездкой в Молиден после его смерти, я встретилась со старыми подругами, с которыми когда-то была очень близка. Эллен ненадолго приехала в Стокгольм, вообще она живет в Америке, а с Софи мы как раз только что возобновили общение. Мы сидели на террасе в «Ривале», на площади Мариаторгет в Стокгольме. Обсуждали нашу общую подругу Лизу, которая живет в Германии. Год назад у нее диагностировали агрессивный рак груди. Ее младшему сыну, кажется, было всего полгода? Я вдруг вспомнила, как мамы Эллен и Лизы придерживались здорового питания, вообще вели исключительно здоровый образ жизни, выписывали журнал «Здоровье», дома у них подавали овощи, пророщенные зерна, цельнозерновой хлеб, травяной чай. И вот Лизу в самом цвете лет подкосила болезнь. Нет никаких гарантий. «Она прошла курс лечения – тяжелый, но, кажется, успешный», – говорит Эллен. Надо бы позвонить Лизе, обязательно, но только после того, как похороню папу.

Мы с Софи раньше говорили о старении и о том, насколько молодыми себя чувствуем. Все эти унизительные представления о стареющих женщинах, которые десятилетиями держали нас в напряжении… Почему никто не говорит, что наши сорок плюс – это не так уж и плохо? Еще есть силы, уже есть немного мудрости и немного опыта, дети не требуют постоянного внимания и помощи, родители стареют, но пока еще в ясном уме и сносной физической форме, да и страшненькой ты в сорок лет автоматически не становишься… Я редко думаю о серьезных болезнях. Мы с Лизой познакомились в четвертом, когда наши два класса объединили. Потом, после развода родителей, мы с мамой и Гретой переехали в съемную квартиру в районе Аллиеро и оказались с Лизой практически соседями. Только Лизина семья жила в одной из огромных вилл ближе к центру города. А еще у них была дача на море. В девятом классе я ездила туда на велосипеде, тридцать километров, а вечером столько же обратно. Когда в средней школе я ездила на велосипеде на конюшни, то засекала время, потому что скучно было кататься одной и той же дорогой. Я проверяла, смогу ли на этот раз побить собственный рекорд на пути туда или обратно, и постоянно наращивала темп. До конюшни было семь километров, интенсивное движение, много подъемов и спусков. Жми педали, ускоряйся, ты сможешь!

Мы с Лизой рисовали, вязали, шили и пекли булочки. Ходили на дискотеку для средних классов, влюбились в двух друзей, которые занимались уличными танцами в районе Сёдермальм – на другом конце города. Лиза играла на виолончели, танцевала джаз и пела. Пекла шоколадные маффины и ванильное печенье. Вся их семья поглядывала в сторону Америки. В средних, а затем и в старших классах мы с Лизой и Мией были маленькой компанией – иногда ходили втроем, иногда по двое, в разных комбинациях.

А теперь Лиза тяжело больна. Насколько велика вероятность, что я тоже? Две бывшие одноклассницы, которым нет и сорока пяти? Можешь выдохнуть. Уплотнение, которое ты нащупала, – это что-то другое.

* * *

Снимите, пожалуйста, футболку – давайте посмотрим, вытяните руки в стороны – да, вот оно. Доктор Моника Хедман кивает. Я запоминаю ее имя. Облегчение оттого, что попала к врачу-женщине – доктор Моника уже на пенсии и принимает в поликлинике всего раз в неделю. На самом деле она работает только с пациентками старше семидесяти пяти. Но почему она не может сказать, что ничего не чувствует? Что я все придумала.