Одинокое мое счастье

— Ваше благородие, ваше благородие, вас спрашивают некто, сейчас, ах, Господи Царю Небесный, — он уткнулся в бумажку из кармана, — да вот, вас спрашивают сотник Томлин. Он остановился в номере!...

...Я без стука толкнул дверь, и номер дыхнул на меня табачным дымом, густо смешанным с запахом нечищенной и принесенной с поля амуниции, которой была забита прихожая комната. Из соседней плыл немолчный и рваный гул пьяной компании. Я вошел туда. Дюжина казачьих офицеров, сибирцев и кавказцев, сидели вкруг расхристанного стола с кусками мяса, хлебом и водкой. Говорили все враз. Один из сидевших ко мне спиной держал в руке стакан и говорил соседу:

— Ну только-то ступил он в сторону. Я еще ему говорю: да делай здесь, на дороге, кого стыдиться! — он же все равно пошел в лес, в сторону. Да что, говорит, смердить тут! Я не успел моргнуть — хвать, выстрел! У меня все оборвалось: Семен! Савенко! — и туда. А от дерева щепа мне по глазам хвать, хвать! Это, значит, по мне!

Сосед, кажется, его не слышал — да и не мог слышать, так как с другой стороны ему другой сосед говорил столь же горячо. Меня никто не замечал. Я молча стал гадать, который же здесь Томлин. А один из кавказцев вдруг с размаху ударил по столу. Бутылки подскочили. Я взглянул на него, как, впрочем, и все остальные.

— Батька-татка наш! Борис Чеевич! — раскинув руки и впиваясь в меня голубыми глазами, стал он подниматься из-за стола.

— Василий! — узнал я хорунжего из полка Раджаба. Махом же остальные вскочили, как на конь, шарахнули стол в сторону, так что некоторые бутылки упали. На них никто не оборотился. А в освободившемся проходе мы с Василием припали друг к другу.

— Мы с ним, мы с Борисом Чеевичем! — на миг оторвался Василий показать всем большой палец, будто не они, остальные его полчане, а я служил с ним бок о бок. — Вот как мы с ним! — и опять припал ко мне: — А Раджаб-бекушка-то наш сгинул! Сгинул наш басурманушка! — он стал крестить мою спину, а потом опять оторвался: — Да! А Григорий Севостьяныч где? Господа, сотник Томлин где? — и опять мне: — Вот уж как он обрадовался. Мы в гостиницу, а нам: мест нет, нумера заняты! — Томлин: да как это заняты! Нам с поля — и заняты? А ну показывай, кем заняты! — а он: — Ну вот Георгиевский кавалер, сами понимаете, господин капитан Норин! — Ну наш Григорий Севостьяныч так о пол от радости и шамкнулся! — и опять остальным: — Да позовите же Томлина! — а сам вдруг схватился и дернулся к кровати:

— Он же вам вот что сберег! — он пьяно, рывком взял с кровати небольшой, но длинный и узкий ковровый сверток, перетянутый ремешком, попытался развязать, но рассердился и пырнул ремешок кинжалом. — Вот, Борис Чеевич, держите!

Я механически взял сверток и, не разворачивая, понял, что держу шашку, подаренную мне Раджабом.

— Ну что Томлин, господа? — пьяно взревел Василий.

Как по волшебству, из коридора в оставленные мной незакрытыми двери ответил громкий и по-всегдашнему насмешливый голос поручика Шермана:

— Пьяный обер-офицер третьего горско-моздокского казачьего полка в роли короля Ричарда Третьего! “Томлина! Полцарства за Томлина!”. Отсыпай мне положенное, Вася! Вот тебе Томлин!

И в номер впереди Шермана вошел уже распоясанный, с шашкой и портупеей в руках, без шапки, худой, чуть сутулый застенчивый человек с черным чубом и черными накрученными усами. Чем-то он походил на брата Сашу.

— А мы проводили до извозчика капитана Степанова. Домой, к жене Наталье Александровне рвется очень! — как бы оправдываясь, говорил этот человек, пока шел ко мне.

16

Мы поздоровались. Ладонь его оказалась небольшой и жесткой, с длинными чуткими пальцами. И подал он мне руку как-то деликатно, словно большому начальнику — с тем отличием, что без подобострастия. На некоторое время гвалт смолк. Надо полагать, все знали нашу историю и сейчас преисполнились ожиданием чего-то любопытного. Мы оба это почувствовали. Мы оба друг с другом поздоровались и остановились, не зная что делать далее — то ли что-то сказать, то ли еще что-то. Не выдержал хорунжий Василий.

— Эка вы, братки-татки! — в огорчении вскричал он. — Да разве же так встречаются! А хватай их, казаки, — и айда, протащим их на руках по гостинице, героев!

— Стоять! — успел растопыриться Томлин, а уже нас обоих смяли в охапку и выдернули вверх на руки.

— Ура! — закричал хорунжий Василий, оставаясь в качестве командира в стороне.

— Ура! — закричали все остальные.