Одинокое путешествие накануне зимы

Утро было тихое, ласковое. Будто и не лежал рядом покойник. Веня хорошо выбрал место. Тщательно, как будто рисовать собирался. На пригорке, на солнечной стороне. Ровная зеленая лужайка была рядом с большим кедром. Он поплевал на руки и начал копать. Афиноген лежал возле, лицом к небу. Хорошее было утро. Они были вдвоем. Вене, у которого никогда не было брата, теперь ясно казалось, что это его брат.

Сверху шел мягкий слой с корнями травы, потом начались камни. Веня не торопился, вытаскивал руками. Разговаривал с Афиногеном.

— Камни, конечно, но все по-людски будешь. Не во льду. Во льду-то не очень было…

Ему хотелось назвать Афиногена коротко, по-свойски, Феней, что ли, но он сдерживался. Хоть они и были одного возраста, все же Афиноген лет на двести постарше. «Да и в горах этих он главнее, это его горы — вон сколько золота наковырял, а я-то что? Я здесь гость. Хорошо мне здесь у вас, Афиноген, но что дальше, кто знает? Или все мы здесь гости? Продукты вон почти кончились. Что делать-то мне, а? Ты-то уж теперь все знаешь». Лопата снова наткнулась на большой камень, он раскачал его, подсунул руки и стал поднимать по осыпающемуся борту могилы.

— Я художником был… в Москве… — Веня говорил, чтобы не молчать или чтобы Афиногену не скучно было, кряхтел, звенел лопатой по камням. — Никакой я, в общем, не художник, видно, но это уже неважно… Кем я только там не был. Сюда вот притащился… Не знаю почему — золота захотелось… Нет, серьезно, решил намыть золота, — Веня поднял голову и посмотрел на дальние белые хребты. — Палыч как-то так жил, и мне захотелось.

Он бросил копать, сел на край могилы и все смотрел и смотрел в далекое небо над горами.

— А здесь… больше всего хочется взять и пойти куда-то. Идти и идти, не торопясь, и чтобы эти вершины, луга и речки, солнце, воздух этот… никогда чтоб не кончались. Как будто полететь даже… Полететь было бы лучше, конечно. И ты знаешь, людей почему-то и не надо. Такой, какой есть, я им не нужен, а какой я им нужен, мне не интересно.

Веня сказал это и задумался, понятно ли оно Афиногену…

К обеду яма была готова. Она была узкая внизу, но достаточно глубокая. Веня посидел возле покойного, отдохнул:

— Ну что же, надо тебе ложиться, — Веня нахмурился. Как будто жалко было расставаться.

Лицо Афиногена за сутки сильно потемнело, глаза еще глубже запали, и череп обозначился яснее, но теперь Вене казалось, лицо стало спокойнее. Не было той судороги.

— Ладно. Кисет твой возьму на память.

Веня поправил Афиногену рубашку, нож на поясе и увидел пустую поясную сумку. Нахмурился озадаченно. Мешочков с золотом не было.

— Вот те на! Вывалились, видно… Сходить, что ли? — Веня что-то озадаченно соображал. — Нужно оно тебе?

На этих словах в ущелье зашумело. Сначала глубоко и глухо, потом неожиданно сильный порыв ветра ударил. Кедр заскрипел ветвями. Венька испуганно присел рядом с Афиногеном. Гул нарастал, эхом множился от противоположного склона, на дне ущелья грохотало, будто что-то гигантское проворачивалось и лопалось. Сначала дальний, а за ним ближний — весь край южного склона огромной осыпью уходил в ущелье вместе с кустиком, к которому он привязывал вчера веревку. Вода озера паром и темной пылью взлетела вверх и грязной тучей поползла к перевалу. Вскоре, однако, все стихло, как будто и не было ничего. Птицы пели. Пахло свежестью, зеленью и цветами.

Веня аккуратно опустил тело в яму, застеленную пушистой зеленой хвоей, перекрестился неумело и начал засыпать. Лицо прикрыл мягкими кедровыми лапами.

Душа Афиногена рядом была. Веня это ясно и спокойно чувствовал.

Утром встал не рано. Посидел на пороге, жмурясь на мягкое тепло рассвета. Потом поднялся и, не оглянувшись на избушку, пошел на восток. Туда, где поднималось солнце и уходили горы за горизонт.

Больше его никто не видел.

Олег Палыч сначала сильно корил себя, что не все Веньке как следует рассказал. Вспомнит какую-нибудь мелочь и ходит по комнате, кряхтит и матерится вполголоса. Но через пару недель, как Венька уехал, вдруг успокоился. Повеселел как-то. Даже совсем уж ни с того ни с сего здоровье перестало донимать, и он съездил на могилку к жене. Выпил рюмку, поговорил с ней привычно. Вспомнил, как вместе под рюкзаками потели по горам, по долам. Повинился кое в чем. Рассказал про Веньку. Про золото ничего не стал говорить. Просто, что на Алтае, мол, Веня. По нашим местам нашими тропами бродит. Довольный вернулся с кладбища.

…И благость эта, спокойствие душевное с месяц или даже больше продолжались.

Кончилось все хорошо. Во сне. Видел Палыч, как он на каком-то чистом ручье заканчивает промывку лотка. Совсем немного речного песка и камешков на дне осталось. Он выбирает камни, выбрасывает их. Всегда же интересно, что там, в остатке. И вдруг видит, Венька идет над ним краем осыпи, да легко так, даже осыпь под ним не ползет и камни не сыпятся. Остановился и говорит:

— Брось ты, Палыч, пойдем со мной лучше.

Палыч встал, вымыл руки в ручье, вытер о штаны и пошел за Венькой.