Одиссей покидает Итаку. Книги 14-21

Выбор на самом деле был неплох. По пять-шесть шотландского и ирландского дорогих сортов, ромы и водки, включая даже непатриотичную теперь и особенно здесь «Столичную» из Москвы. Вин тоже хватало. Вот пива разливного не было, только бутылочное и в банках европейских стандартов по 0,33 и 0,5 л. Жаль, в России и в Германии он бутылок, а тем более жестянок не признавал. Всё время чувствовался привкус то консервантов, то металла.

– Двойную «Катти Сарк», «Кёниг Пильзнер» большую, фисташки…

Бармен посмотрел на Лютенса с уважением. Похоже, в Кэмп-Дэвиде работали люди куда более сдержанные. Или – слабые в коленках.

– У стойки желаете или за столик подать?

– За столик. Я вон там сяду, возле кондиционера… Курить можно?

– Президент у нас курящий, потому не возбраняется. Только по вечерам нельзя, когда людей, особенно женщин, много. Возьмите пепельницу…

Как раз в это время, переговорив с адмиралом Шерманом об усилении охраны и о том, как это сделать наилучшим образом, не привлекая излишнего внимания, Ойяма снова впал в задумчивость. Такое с ним случалось время от времени. Наверное, тоже что-то от генетического кода. За неимением цветущих вишен, слив (не сезон), а также полной луны на небосводе приходилось довольствоваться подручными средствами. Он просто уселся на гладко выструганные, теплые от солнца доски веранды, так, чтобы его нельзя было увидеть извне.

Место для резиденции выбиралось с умом, никаких «господствующих высот» вокруг него не было. Наоборот, основная территория, покрытая лесом с пересекающими её в разных направлениях аллеями и тропинками, с небольшим озером и гольфовым полем занимала обширное плато, плавно понижавшееся во все стороны. Но широких горизонтов тоже не открывалось, везде взгляд упирался в часто стоящие сосновые стволы и густые кустарники. Поэтому президент для фиксации внимания обычно останавливал взгляд на видневшейся в дальней перспективе странной металлической конструкции, считающейся крайне дорогой и имеющей глубокий смысл инсталляцией какого-то признанного гения, почитаемого одним из предшественников Ойямы, скорее всего Клинтоном.

Иногда «это» вызывало у воспитанного совсем на других канонах президента только раздражение, иногда – желание понять, что за смысл кроется в причудливо переплетённых бронзовых лентах, никелированных швеллерах и ржавых двутаврах. То есть выходило так, что мастер трудился не зря, какие-то мысли и эмоции его творение вызывало. И неплохо способствовало вхождению в медитацию, отвлекая от конкретностей окружающей обстановки.

Ойяма понял, особенно после разговора с Лютенсом, что рациональным образом принять судьбоносное решение ему едва ли удастся. Слишком большое количество факторов, часто – взаимоисключающих, пришлось бы учесть, к тому же никак невозможно просчитать реакции и поступки огромного числа людей, тем или иным образом уже вовлечённых в водоворот событий, повлиять на которые кардинально не может никто, но зато способен давать свой импульс, только усиливающий общий хаос.

Не зря же столь достойный политик и полководец, как Наполеон, считал необходимым и достаточным просчитать любое своё начинание хотя бы процентов на тридцать, предоставляя остальное игре непредставимых случайностей.

С наполеоновских времён сложность общественно-политических систем неизмеримо возросла, как и число субъектов, способных оказывать на них воздействие. Просто за счёт увеличения общей численности дееспособного населения и скорости прохождения и обработки информации. Изучив карту, ознакомившись с донесениями нижестоящих командиров и данными разведки, Бонапарт мог принимать решение, исходя из того, что за ближайшие сутки в обстановке мало что изменится, а сведения о совокупных результатах начатой сегодня масштабной операции станут доступны анализу лишь через несколько дней, а то и на будущей неделе.

А вот сегодня обстоятельства могут меняться намного быстрее, чем обычный человек способен осмыслить происходящее, просто догадаться, что случилось нечто и мир вокруг уже совсем не тот, как минуту назад.