Одиссей покидает Итаку

Ночь наступала медленно, словно нехотя. В десятом часу небо еще оставалось бледно-серым, однако в лесу тропа стала едва различимой. Ночевать на голой земле Воронцову не хотелось, и он продолжал идти, надеясь выйти на поляну со стожками сена, какие не раз встречались раньше.

А потом он увидел впереди свет. Едва уловимый, на пределе восприятия, свет костра.

Сойдя с тропы, маскируясь за деревьями, Воронцов с винтовкой наперевес, словно индеец Фенимора Купера, подобрался к огню вплотную, удачно миновав охранение, если оно вообще было выставлено.

Костер на поляне горел не один, а пять. Между ними двигались темные силуэты, много людей толпилось у огня, еще сколько-то невидимых оповещали о своем присутствии всевозможными звуками, а родные армейские словосочетания не оставляли сомнений в их национальной и профессиональной принадлежности.

Воронцов забросил винтовку за плечо на ремень и походкой своего человека направился к ближайшему костру.

Здесь сидели, лежали, дремали, подложив под голову вещмешок или просто прикрытый пилоткой кулак, курили, разговаривали, жевали хлеб, сухари, свежесваренную картошку человек пятнадцать бойцов. Были они из разных частей и родов войск, окруженцы первого дня, не потерявшие пока воинского вида. Все в форме, со знаками различия и оружием. Люди, сомнения не вызывающие.

Воронцов успел заметить непропорционально большое количество ручных пулеметов среди лежащего на земле и стоящего в пирамидах оружия. Только тот, кто собирается воевать всерьез, подберет на поле боя не положенный по штату, тяжелый и неудобный «Дегтярь». Разумному контрразведчику хватило бы только этой детали, чтобы обойтись без всяких прочих проверок выходящих из окружения людей.

На Воронцове поверх гимнастерки была надета танкистская кожанка без знаков различия, поэтому внимания его появление не привлекло, тем более, что и вооружен он был по-солдатски.

Разговор у костра тянулся, похоже, давно, и тема его была та же, что у сотен других подобных костров, в окопах переднего края, в бесчисленных ротах, батареях, эскадронах и эскадрильях. О войне. Почему она все же началась, почему немцы нас жмут, когда это все кончится, что нужно делать командованию.

У этого костра разговором владел немолодой, лет за сорок кавалерийский капитан. Говорил он вещи по тем временам смелые. О том, что царская армия, при всех ее недостатках, к войне была подготовлена лучше, не зря же ее первые операции были активно-наступательные, и если бы не Ренненкампф, Восточно-прусскую операцию она бы безусловно выиграла. А мы, напротив, если бы не спохватились в последний миг, сейчас вообще неизвестно где были бы. Может, и под Москвой уже.

Воронцов поразился, насколько четко капитан уловил суть событий. И подумал, что, как всегда, люди, умеющие непредвзято, здраво и широко мыслить, отчего-то оказываются совсем не на том месте, не в той роли и не в тех чинах, что заслуживают. И как требуют интересы дела. Ну кто этот капитан? Командир эскадрона, помначштаба полка, никак не выше, а мог бы и на генеральских должностях служить, если б вовремя его рассмотрели кому положено. Или лес пилить, что вернее, тут же решил Дмитрий. А может, уже и попилил…

— Забываетесь, капитан, — прозвучал с другой стороны костра уверенный и начальственный голос, подтверждая правоту последней мысли Воронцова. — Думайте, что говорите, вас бойцы слушают.

— Ну и пусть слушают, на пользу пойдет. То, что я сказал, в любом учебнике написано. В середине августа четырнадцатого, если помните, русские войска на всех фронтах наступали, так что немцы из Франции, в разгар наступления на Париж, войска снимать начали. Не так? А чем мы с вами, товарищ старший батальонный, сейчас занимаемся? Поясните, если я чего не понимаю…

Возражал капитану, как рассмотрел Воронцов, старший батальонный комиссар с малиновыми пехотными петлицами. И возражения его были вполне для тех, и не только для тех, времен стандартными. Насчет коварства, внезапности, гения товарища Сталина и неизбежной грядущей победы. По сути близко к истине, но настолько не к месту, что даже и среди тех бойцов, к кому он апеллировал, поддержки его слова не встретили.

Впрямую, конечно, никто не возразил, но все как-то отвлеклись. Кто начал колоть штыком картошку в котелке, проверяя, не сварилась ли, кто заговорил о своем вполголоса. Комиссар это тоже ощутил, и то ли он тоже был умный человек и говорил по должности, то ли решил подождать другого момента, но бросил беззлобно:

— Вот, пожалуйста, и результаты ваших речей. — И без паузы спросил: — Закурить ни у кого не найдется? Весь день без табака…

Воронцов протянул ему свою «Пальмиру». Нашлись и еще желающие, пачку расхватали вмиг, оставив деликатно хозяину четыре штуки.

Дмитрий продвинулся поближе к капитану. Тот его заинтересовал, и свою компанию заводить требовалось, одиночкой долго не просуществуешь.

— Вы не историк? — спросил Воронцов.

— Нет, я экономист. А история… Ленин, кстати, писал: «Смешно не знать военной истории».

— Это верно. Однако, — понизил голос Воронцов, — иногда и Ленина нужно цитировать поаккуратнее…