Одиссей Полихроніадесъ

— Это все за доброе дѣло, которое я хотѣлъ сдѣлать этой бѣдной турчанкѣ, меня благословилъ Богъ въ этотъ день. Я пошелъ больше для нея, а выигралъ и для себя. Учись этому, сынъ мой. Добро у Господа Бога не пропадетъ никогда!

Черезъ три дня послѣ этого пришла намъ изъ Тульчи ужасная вѣсть. Домъ нашъ тульчинскій сгорѣлъ. Дядя писалъ отцу, что вещи успѣли почти всѣ спасти, но отъ зданія осталась только одна стѣна. Онъ писалъ также, что послѣ этого несчастія Петраки-бей сталъ опять настойчивѣе и даже, встрѣчаясь съ нимъ въ кофейняхъ или на базарѣ, говоритъ ему: «Когда же вашъ эллинскій консулъ посадитъ васъ въ турецкую тюрьму за Полихроніадеса? Пора бы! У него теперь сгорѣлъ домъ, который я все сбирался конфисковать. Остается одна надежда на ваши деньги!» «Отвѣтилъ бы я ему на это, — писалъ дядя: — но если говорить правду, то надо обвинять и правительство; а я, ты знаешь, оскорблять теперь турокъ не могу, ибо сбираюсь купить землю для магазиновъ на берегу Дуная и хочу попробовать паровую мельницу построить. Турки же готовы все для меня сдѣлать, если я самъ перейду въ турецкое подданство. «Намъ такихъ образованныхъ людей нужно!» сказалъ мнѣ самъ паша. Что́ мнѣ дѣлать, разсуди ты самъ? Одна надежда на твой пріѣздъ. Новый греческій консулъ нашъ личный мнѣ врагъ, ибо я не хотѣлъ подписаться на томъ прошеніи, которое многіе изъ тульчинскихъ грековъ нашихъ подали на его предмѣстника. Человѣкъ онъ ничтожный и мстительный; а главное — жена его очень зла. На позоръ и всеобщій нашъ срамъ, вообрази себѣ, г. консулъ послалъ людей съ кавассомъ своимъ и музыкой выкапывать мачту съ греческимъ флагомъ, которая стояла у дома его предмѣстника для того, чтобы перенести ее къ себѣ въ домъ, желая оскорбить его! Удалилъ прежняго драгомана и писца, которые были люди очень полезные, и даже одного бѣднаго турка, который служилъ консульству вѣрно уже нѣсколько лѣтъ. За что́ же? За то, что бѣдный Гуссейнъ пошелъ не спросясь провожать на пристань своего прежняго господина! Жаль старика Гуссейна; семейный человѣкъ, заслуженный, раненый! Изъ этой черты ты легко себѣ представишь, что́ за консула прислало намъ наше свободное Ромейское государство! Увы! когда оно было бы свободно отъ интригъ и низостей! При такомъ консулѣ, при враждѣ его ко мнѣ, какъ къ другу его предмѣстника, и при необходимости, въ которой я нахожусь, не ссориться съ турками, одно спасеніе — твой скорый пріѣздъ въ Тульчу. Иначе за добро мое ты заплатишь зломъ».

Отецъ такъ долго плакалъ, читая это письмо, что докторъ Коэвино, опасаясь за его больные глаза, послалъ за лѣкарствомъ.

И докторъ, и Гайдуша въ эту тяжелую минуту показали и отцу и мнѣ очень много доброты. Докторъ серьезно придумывалъ, что́ бы такое посовѣтовать отцу и гдѣ бы достать ему денегъ на поѣздку. Гайдуша радушно прислуживала отцу, приносила ему лѣкарство, ободряла его и, видя мое сокрушеніе о бѣдномъ отцѣ и о разстройствѣ дѣлъ нашихъ, говорила мнѣ ласково:

— Мужайся, мужайся, бѣдный Одиссей!.. Мужемъ будь, мальчикъ мой хорошій… Богъ великъ, помни!

И начинала мнѣ разсказывать о другихъ людяхъ, какъ страдалъ тотъ или другой и какъ они опять поправились.

— Благодарю васъ, кира Гайдуша, — говорилъ я ей, — что вы насъ такъ утѣшаете.

И вѣрь, мнѣ всякій разъ становилосъ легче отъ ея словъ… Какъ огонь или желѣзо раскаленное была эта отчаянная женщина! Взглядъ ея, слова, — все у нея было крѣпкое, быстрое, жгучее!..

Докторъ тоже выражалъ свое состраданіе не одними словами: онъ одѣлся (конечно все-таки франтомъ и вовсе не спѣша) и пошелъ самъ отыскать Чувалиди, чтобы тотъ далъ отцу какой-нибудь хорошій, практическій совѣтъ. Чувалиди тотчасъ же пришелъ и успокоилъ отца. Они долго говорили одни и шопотомъ; я входилъ и выходилъ; отъ меня они какъ будто не скрывались, но я могъ разслышать только отрывки ихъ рѣчей. Позднѣе мнѣ отецъ подробно разсказалъ, о чемъ у нихъ шла секретная эта бесѣда. Она шла все о тѣхъ же извѣстныхъ тебѣ дѣлахъ: о процессѣ отца съ Петраки Стояновичемъ, о переводѣ на имя отца векселей Шерифъ-бея, племянника благороднаго Абдурраимъ-эффенди, о совѣтѣ, который давалъ отцу господинъ Благовъ еще въ Загорахъ, начать дѣло противъ Стояновича въ уголовномъ смыслѣ у кади и по шаріату, о русскомъ драгоманатѣ и проч.