Снятых с воды летчиков обычно переправляли на авианосец в специальном спасательном круге — со штанами — по тросу, заведенному со спасательного судна. На авианосце несокрушимых «рыцарей неба» ожидал горячий прием — с музыкой и бурными поздравлениями. А круг со штанами возвращался на судно-спасатель с ящиком мороженого — в знак особой признательности от благодарных спасенных. С недавних пор подобные церемонии вошли в добрую традицию, которая, с другой стороны, служила летчикам и морякам напоминанием о том, что любой тихоокеанский поход далеко не увеселительная прогулка, хотя с недавних пор те же моряки начали мало-помалу свыкаться с этой мыслью. Тем более что единственным более или менее примечательным событием во время рейда к Труку была ночная тревога, которой, впрочем, скоро дали отбой. Моряки «Энтерпрайза» даже стали забывать, как рядом с авианосцем рвутся бомбы и снаряды, взметая громадные шипящие фонтаны пенных брызг, и как сжимается сердце при виде в лазурном небе черных точек, которые прямо на глазах вырастают до размеров огромных, несущих смерть бомбардировщиков. Авианосцы выстраивались в походный порядок и принимались бесцельно утюжить морскую гладь, поделенную на оперативные квадраты. Время от времени палубные громкоговорители взрывались сигналом громкого боя — и моряки устремлялись к своим боевым постам по боевому расписанию, хотя прекрасно знали, что это всего лишь учебная тревога, совсем как в мирное время. А в перерывах между учениями они беззаботно грелись на солнышке и только удивлялись, с чего это вдруг в одном месте собралось столько кораблей и почему они крейсируют все вместе, словно боятся потерять друг друга из вида. Впрочем, моряки знали, что где-то впереди, далеко-далеко, лежит зловеший архипелаг Трук, о чем можно было судить хотя бы по тому, что горизонт в той стороне нет-нет да и заволакивало сизой дымной пеленой. Знали они и то, что над архипелагом кипит ожесточенный воздушный бой — отголоски его время от времени доносились из палубных громкоговорителей. А в остальном — полная тишь, да гладь, которая всюду была одинакова — что на Макине, что на Тараве, что на Кваджалейне, что на Труке, что на Джалуите. И цвет ее менялся везде одинаково — в зависимости от времени суток.