Одиссея батьки Махно

Бронепоезда, лязгая буферами, промчались почти над их головами, продолжая трещать пулемётами. Наконец, когда мост перестал вздрагивать под колёсами стальных чудищ, Чубенко, приподнявшись и выплюнув изо рта песок, сказал:

— Ну, Ефим, благодари Всевышнего. Если б хоть одна пуля угодила в наш чемоданчик, были б мы с тобой уже на небе.

— Так, может, теперь и не надо взрывать, раз они ушли, — предположил Бурыма.

— Как так не надо? Они ж снова пожалуют.

Посовещавшись, решили, что мост действительно взрывать не стоит, надо только разрушить полотно перед ним. Так и сделали, а когда явились в штаб с докладом, там уже были Махно и оконфузившийся Петренко. Батька, услыхав доклад о взрыве моста, напустился на Чубенко:

— Как вы посмели? Вы забыли, что под Апостоловом стоят наши эшелоны с имуществом и бронепоезда?

— А чего орёшь на нас? — окрысился Чубенко. — Мы приказ исполняли.

— Чей приказ?

— Штабарма.

Махно повернулся к Белашу, сверкая глазами.

— Да, это я приказал, — признался Белаш. — Поторопились маненько.

— Маненько, маненько, — передразнил Махно. — Вот велю вам всем всыпать по-маненько.

Чубенку это отчего-то развеселило, он едва сдерживал смех. Махно заметил это:

— Чего смеёшься, дурак?

— Так ведь мы ведь тоже мост-то взорвали маненько-маненько, токо рельсы своротили. Там хорошим ремонтникам на час работы.

— Утешили, — проворчал батька и кивнул на Петренку: — Этот тоже установил Советскую власть в Каменке на маненько.

Все засмеялись, Петренко смущённо развёл руками:

— Так с саблей супротив брони рази попрёшь?

— Сколько хоть твоя Советская власть там продержалась?

— Полдня, — вздохнул под общий хохот штабников Петренко.

— Ма-нень-ко-о, — сипел, задыхаясь от смеха, Чубенко.

После такого нахального появления бронепоездов на станции Екатеринослав белые начали регулярно обстреливать город из-за реки. Огонь вёлся не прицельный, скорее беспокоящий, и если в первые дни жители прятались, то через неделю вполне привыкли к нему и по «шороху» пролетавших снарядов определяли, куда летит «цацка».

Поскольку снарядов было мало, Шаровский редко отвечал на огонь белых, а если отвечал, те сразу откатывались и прекращали огонь. На всякий случай Шаровскому было приказано установить на станции, прямо на перроне, две пушки, чтоб на случай повторного прорыва бронепоездов встретить их хорошим огнём.

Был установлен круглосуточный пост и на мосту, у развороченных рельсов, дабы белые не смогли тайком отремонтировать разрыв и снова напасть.

С первого же дня вступления махновцев в Екатеринослав было разрешено печатать газеты всех направлений. Помимо анархистской «Путь к свободе», стала выходить правоэсеровская «Народовластие» и большевистская «Звезда». Последняя сразу же стала поносить махновцев и особенно анархистскую идею, что возмущало Нестора:

— Если они будут так выпендриваться, велю арестовать редакцию.

— Ну и чем ты будешь отличаться от них? — осаживал его Белаш. — Сам на всех углах кричишь: всем свободу слова, и сам же за слово хочешь арестовать.

Начальника штаба неожиданно поддержал и Зиньковский:

— Арестом ты загонишь большевиков в подполье. Зачем? Пусть проявляются, нам же контрразведчиками легче. Спроси хоть Голика.

Голик поддержал коллегу:

— Верно, батька, пусть кукуют, а мы послушаем. Наверняка проговорятся. А арестом ты спугнёшь птичек.

И Махно вынужден был согласиться, он в таких вопросах всегда старался подчиняться большинству. А чтоб не очень расстраиваться, перестал читать «Звезду»: «Хай брешуть».

На первом же митинге после освобождения Екатеринослава Нестор провозгласил его «Вольной Территорией Революции», и с того дня митинговщина, как болезнь, охватила весь город. Митинги и собрания проходили почти каждый день в театрах, клубах, на заводах. Главными ораторами на них в деле защиты анархизма выступали Волин и Долженко, до хрипоты споря с большевиками, эсерами, меньшевиками.

Махно с Белашом на четвёртый день приехали на легковом автомобиле к Зимнему театру, где состоялся митинг, очень понравившийся Нестору. Выходя из театра, он горячо говорил Белашу:

— Ай молодец Долженко, как здорово он отбрил рабочих. В самом деле, почему свободу им должны завоёвывать крестьяне? А они что же? Сидят и ждут пособий по безработице, точь-в-точь как тогда юзовские шахтёры. Мы им: «Надо трудиться, товарищи». А они: «Дайте нам шахту, а мы готовы трудиться». Так и эти: «Запустите нам заводы, тогда мы и будем работать». Что за иждивенчество? Почему сами не могут соорганизоваться? Просили заводы, получили их и сели на задницу. Не знают, что с ними делать. Вон крестьянину только дай землю, он мигом сообразит, что с ней надо делать. Нет, никак я не могу понять рабочих.

— Завод запустить, Нестор, не поле вспахать, — возражал Белаш, садясь в автомобиль вместе с Махно. — Здесь и топливо, и материалы нужны, и рынок по сбыту продукции, и многое другое. Ты ж сам работал на заводе, знаешь. А сейчас что творится? Вон наши эшелоны и бронепоезда не могут без топлива двинуться с места. И белые безнаказанно обстреливают город.

В Управлении самоохраны их встретил начальник Балабанов: