Одиссея батьки Махно

— У нас договор с Советской властью, точнее, с большевиками о союзе для борьбы с белыми, и там оговорено — другу друга бойцов не переманивать.

— Но вы же нас не переманиваете, мы переходим к вам добровольно.

— Нет, товарищ Мартынов, я не могу нарушать договорённости.

— А они могут.

— Что вы имеете в виду?

— То, что завтра, 26-го, красные наметили нападение на Гуляйполе с целью уничтожения вашего отряда и вас лично.

Махно переглянулся с командирами. Уловив в этом взгляде недоверие, Мартынов сказал:

— Я знаю, у вас под рукой не более 300 сабель, и именно поэтому я решил присоединить к вам свой эскадрон. Будь у меня дивизия, я бы ни мгновения не задумываясь, привёл её под ваше знамя. Я такой же анархист, как и вы. Укажите мне помещение? пожалуйста, где бы я мог расквартировать эскадрон.

— Товарищ Мартынов, я благодарю вас за доверие ко мне, — заговорил Нестор раздумчиво. — Это вопрос настолько серьёзный, что я не могу решать его единолично. У нас есть штаб, Реввоенсовет, вот члены его почти все здесь. Не обижайтесь, мы должны это обсудить.

— Я понимаю, Нестор Иванович, — сказал Мартынов. — Я подожду.

Когда за комэском закрылась дверь, Махно сказал:

— Чего молчите? Говорите.

— Что-то тут нечисто, — сказал Зиньковский. — Завтра нас должны громить и вдруг сегодня к нам переходит красный эскадрон.

— Ты полагаешь — провокация?

— Вполне возможно,— ушёл от прямого ответа Зиньковский.

— А ты, Виктор?

— А что, у Левы есть логика. Мы принимаем эскадрон под свою команду, а завтра красные, обвинив нас в нарушении союза, нападают на нас. 42-я дивизия, практически обложившая нас со всех сторон, в два счёта раздавит нас как котят.

— Григорий Иванович, а ты что думаешь?

— А мне кажется этот комэск честный парень, — сказал Серёгин. — По-моему, такой не способен на провокацию.

— Ну вы не гадайте на бобах: способен — не способен. Предлагайте хоть что-то, — сказал Махно. — Гриша, может, ты подскажешь командирам?

— Я думаю, хлопцев надо принять, — сказал Василевский.

— А как обвинят нас в нарушении статьи договора?

— А не располагать их в Гуляйполе, отправить на постой в Шагарово. Приклеив к ним пару наших хлопцев с контрразведки. Уверен, они уже к утру будут знать, что из себя представляет этот эскадрон. Не может так быть, чтоб кто-то из рядовых не проболтался. А о зачислении их в махновцы пока объявлять не надо. И всё.

— Во разумная голова, — похвалил Нестор адъютанта. — Так и сделаем. Лева, выдели для сопровождения эскадрона двух-трёх своих самых надёжных хлопцев. Виктор, объяви комэску наше решение.

В сообщение Мартынова не хотелось верить, но с застав, стоявших в степи, шли доклады, что полки 42-й дивизии действительно подтягиваются со всех сторон к Гуляйполю. Это настораживало. Поэтому штаб и Реввоенсовет не хотели расходиться, многие проверяли личное оружие, рассовывая по карманам запасные обоймы.

— Видно, спать не придётся, братцы, — сказал Нестор. — Айда ко мне чаи гонять.

Кто-то заикнулся: не худо бы принять и по чарке. На что батько твёрдо заявил:

— Никаких чарок. Вот коней подседлать следует. Гриша!

— Я понял, батько, — и Василевский отправился седлать коней.

Всем штабом отправились на квартиру к Махно, где Галина сразу поставила самовар. За чаем стали рассуждать о складывающейся ситуации. Многие сомневались в надёжности большевиков:

— Нет, не дадут они нам покоя, братцы.

— А что, если махнуть нам в Турцию?

— Зачем?

— Как зачем? Кемалю помочь, он поднял революцию против колонизаторов. Ему бойцы знаешь как нужны.

— Только нас там не хватало. У себя надо разобраться, своих доморощенных колонизаторов прогнать.

В разгар чаепития на пороге появился улыбающийся Клейн в сопровождении нескольких товарищей с мешками.

— Всё, братцы. 4-й пункт подписан. Нам отвалили 100 миллионов, вот они. Выдали 500 сабель, 300 седел, — заявил Клейн. — Так что живём!

Поднялся радостный шум и Щусь предложил:

— Ради такой новости стоит и по чарке. А? Батько?

— Может, и стоит. Но это что же получается, выходит, Мартынов провокатор. Лёва?

— Утром выясним, Нестор Иванович, что это за птичка.

Галина принесла четверть самогону, разливал по чаркам Зиньковский.

— Ну за что пьём? — поднял Лёва свою чарку.

— Как за что? За нашу Вольную Советскую Территорию. Дожали-таки большаков.

— А куда им было деться? Без нас бы они с Врангелем не справились.

— Жаль Володин не дожил до торжества.

— Сам виноват. Рано выступил, Кутепов на него весь корпус обрушил, а самого расстрелял в Мелитополе. Мы всего на сутки опоздали, а то б спасли Володина.

— Лёва, наливай по второй. Помянем не доживших.

Но по второй выпить не пришлось, в избе появился встревоженный Дерменжи:

— Мы только что перехватили телеграмму Фрунзе Южному фронту.

— Давай её сюда.

Махно взял телеграмму и, клонясь к свету лампы, висевшей над столом, начал читать вмиг притихшему застолью: