Одиссея батьки Махно

После Каменева слово взял Махно и постарался сгладить недружелюбную реакцию зала, понимая, чем может грозить неудовольствие высокого гостя для повстанчества — не только отказом в снабжении, но и новой волной охаивания махновщины в печати. Поэтому начал мягко:

— Я во многом согласен с товарищем Каменевым. В том, что нам надо напрячь все силы на борьбу с Деникиным...

Нестор повторил уже навязшие в зубах истины: поднять дисциплину, повысить боеготовность, ударить единым фронтом, но под конец всё же ввернул пожелание:

— Конечно, сами мы очень рады принять любого революционера, но вот крестьянская масса не желает приезжих. И в силу своей специфичности не доверяет им. А поскольку наши повстанческие полки в основном состоят из крестьян, мы не можем с этим не считаться.

Перед самым отъездом к Каменеву подошёл зам. председателя Гуляйпольского Исполкома Коган и спросил с болью:

— Лев Борисович, зачем вы организовали эту постыдную травлю нашего революционного движения и наших действий? Это настолько гадко, вы же подрываете свой авторитет.

— Товарищ Коган, что вы имеете в виду?

— Вашу инспекцию и вот это. — Коган подал ему лист. — Это мы перехватили телефонограмму Александровских коммунистов в Харьков, в адрес Губчека.

Телефонограмма гласила: «Сегодня 7-го мая 2-тысячная банда махновцев с пулемётами и орудиями движется на Александровск. В городе мобилизованы все коммунисты, стоим на страже. Ждём зависящих от вас распоряжений».

— Ну и ну, — покачал головой Каменев.

— Сегодня как раз 7-е, Лев Борисович, уж не вы ли вели эту «банду», — съязвил Коган.

— Ну ладно, друг мой, что вы уж так. Не обращайте внимания.

— Как не обращать, когда во всём этом видна целенаправленная травля махновцев, которые на фронте держат 130-километровый участок. Это называется — удар в спину.

Когда экспедиция проверяющих уехала на станцию, Озеров подступил к Махно:

— Почему вы не подняли вопроса о присвоении нам статуса дивизии? Ведь у нас уже 11 полков.

— Потому что это бесполезно. Неужли ты не видишь, что нас загоняют в угол. Скачко уже замену подготовили, скоро и мне пришлют.

— А орден?

— Что орден? Цацка эта? Сластят пилюлю, Яша. Неужто не понятно.

— Но без вас всё рассыплется.

— Значит, хреновая была бригада, если без меня рассыплется.

Не в настроении воротился Нестор домой. В горнице на уже прибранном столе ждала его бутылка самогонки и ласковая Галина Андреевна. Мать принесла горшок с варениками.

— Спасибо, мама. Неси себе и Гале стаканы.

— Да какой я питух, сынок, — возразила было Евдокия Матвеевна.

— Неси, неси, — глоток одолеешь.

Нестор наполнил стаканы, плеснув матери именно на глоток.

— Ну за всех нас, — сказал и выпил. Выпили и женщины.

Мать ушла на кухню, Галя сказала:

— Вот ты меня, Нестор, при всех ныне женой назвал. А какая ж я жена, сожительница, как и Тина. Нехорошо как-то получается. Отец если узнает, что мы живём с тобой без венчанья, ужасно рассердится, да и мама огорчится.

— Ах, Галя, видишь как со временем у меня. Как-нибудь выкроим денёк, доскочим до Песчаного Брода, попрошу твоей руки у стариков. Будет тебе и венчанье и свадьба. Не горюй, люба моя.

Галина постелила постель, взбила подушки. После горячих ласк мужа, тут же уснувшего, долго лежала с открытыми глазами, вглядываясь в темноту и невольно прислушиваясь к тихим шагам часового, ходившего по двору.

С некоторых пор батьку ни на час не оставляли без охраны. Днём возле него обязательно было не менее двух адъютантов, ночью сторожевой пост во дворе и патруль поблизости охраняли его сон, блюдя насколько возможно тишину.

14. Мятеж Григорьева

На следующий день 8 мая Нестора встретил в штабе возбуждённый Озеров:

— Нестор Иванович, Григорьев поднял мятеж против Советской власти. Вот телеграмма.

— А ты чего сияешь, как новый алтын?

— Так это о чём говорит? О том, что у народа лопнуло терпение.

Махно прочёл телеграмму, вздохнул:

— Рановато он выскочил, рановато.

— Почему?

— Ты что, не понимаешь? Это же помощь Деникину. Сейчас же свяжись с полками, и тех командиров, кто сможет, вызови на военный совет.

— Сюда?

— Нет, в Мариуполь.

Между тем мятеж с каждым днём, с каждым часом разрастался, и вскоре от Григорьева пришла телеграмма на имя Махно: «От комиссаров, чрезвычаек не было житья, коммунисты диктаторствовали, мои войска не выдержали и сами начали бить чрезвычайки и комиссаров... Не пора ли вам, батька Махно, сказать веское слово тем, кто вместо власти народа устанавливает диктатуру отдельной партии. Атаман Григорьев».

«Прав, сукин сын, кругом прав, — думал с горечью Нестор, — но рано, ох, рано. У белых праздник, не зря сразу ринулись на Бешево».

Утром 12 мая в Мариуполе, в гостинице, открылся войсковой съезд махновцев. Белаш предложил для повестки дня три вопроса, предварительно согласовав их с батькой:

1) Текущий момент и григорьевщина;

2) Перезаключение договора с Совправительством;

3) Реорганизация 3-й Заднепровской бригады Махно в дивизию.

Первым, как водится, взял слово Махно: