Одиссея Гомера

В заслугу ему или в упрек, но следует признать, что он обладает неуемным темпераментом, — это не станут отрицать люди, знающие его куда лучше, чем я. Если Лоренс был зол, то своей злости он отдавался истово, как бык, что идет на красную тряпку, подчиняясь ярости без остатка, до глубин своего естества. Глядя на Лоренса, вы бы ни за что не подумали, что он на такое способен, и, как я понимаю, никого в своей жизни он и пальцем не тронул, но я своими глазами видела, что даже те, кто в два раза больше его по комплекции, отступали перед его напором хотя бы из соображений собственной безопасности. В таких случаях его голос, от которого я просто млела, становился грозным оружием, переходя в звериный рык, от которого звенело в ушах и подгибались коленки. Мало того, если Лоренс был очень уж зол, то он, не стесняясь, прибегал и к обидным словам. С той же безошибочной точностью, с каковой он подбирал свои вопросы для интервью — именно те, что не оставляли собеседника равнодушным, — с той же интуитивной, но только жестокостью он моментально находил слова, которые ранили больнее всего, и — бросал их в лицо.

Я лично предпочла бы второй раз столкнуться лицом к лицу с грабителем, нежели с разъяренным Лоренсом. Глубоко внутри меня сидит нелюбовь к «громким сценам», поэтому в тех редких случаях, когда до них доходило, я молча отступала, обдав Лоренса остужающим взглядом. Единственное, что я могла сказать в ответ, умышленно ровным голосом, который никак не мог сравниться с тем шумом, что производил он, это: «Сейчас ты не способен обсудить это рационально», — и с тем удалялась.

Я бы сказала, что этими словами я просто пыталась вернуть разговор в продуктивное русло в противовес сумбурному низвержению словесной лавины, на что Лоренс, вздыхая с притворным огорчением, ответил бы, что со мной невозможно даже как следует поругаться. Ну что за радость от ссоры, когда тебя так и тянет заорать, а противная сторона, вместо того чтобы заорать на тебя за компанию, оставляет тебя в одиночестве.

Успокоившись, мы вновь начинали прислушиваться друг к другу. В самом деле, ссора с Лоренсом, из-за того что я как-то компрометировала свое доброе имя в его глазах, для меня была куда болезненнее, чем ссора с кем-нибудь другим.

Отдавая ему должное, надо признать: Лоренсу вовсе не нужно было намекать на то, что он слишком далеко зашел или что не мешало бы извиниться. Если он знал, что прав, то извиниться, даже из вежливости или чтобы сделать тебе приятное, его не могла заставить никакая сила; но если он понимал, что неправ, то с раскаянием не медлил, и ложное чувство гордыни не заставляло его терзать других. Но вот о прощении Лоренс никогда не молил. Прекрасно понимая, в чем и насколько он неправ, он взвешивал причиненный моральный ущерб «на глазок» и предлагал своего рода компенсацию. А вот принимать ее или нет — дальше уже дело твое.

Я думаю, в сердцевине такой вот неспособности сказать или сделать что-то, лишь бы другому было просто приятно, или чтобы тебя простили, или чтобы думали о тебе лучше, чем ты есть, лежит отсутствие такого человеческого качества, как притворство, что, впрочем, и делало Лоренса тем, кем он был. А был он прежде всего мужчиной. Не юнцом, а именно мужчиной. Один из почитаемых мною романистов, Энтони Троллоп, как-то заметил: «Первое из необходимых условий [мужественности] надлежит описать отрицанием. Мужественность не совместима с притворством». Уже по своей природной сути Лоренс был неспособен переступить через себя и поступить не по-мужски. Из этого его качества произрастали остальные: он мог быть смешным, но не приторным, вести беседу, но не навязываться, слушать не перебивая. Он никогда не зеленел от зависти к чужим успехам. Он мог щедро, до расточительности, делиться тем, что у него было, не жалея на тебя ни времени, ни денег, но горе тому глупцу, который вздумал бы использовать его в своих корыстных целях.

Соблюдение такого баланса, как по мне, требовало большого напряжения мысли, и, признаюсь, достичь его, как сумел это сделать Лоренс, я так до конца и не смогла, но вот за годы нашей дружбы я поняла, что как раз те качества, которых не хватает мне, и восхищают меня в Лоренсе — его было за что уважать.

Другого такого человека я не знала.