Одиссея Гомера

Мои ноги наконец оторвались от поверхности моста, и тело, прислушавшись к голове, рванулось туда, куда глядели глаза. Распихивая всех и вся, движущееся мне навстречу, невзирая на крики толпы, которая все усиливала напор, пытаясь прорваться в Бруклин, я шла в обратную сторону. «Извините, — твердила я всем подряд. — Извините». А что еще я могла сказать всем этим людям, распихивая их локтями, идя наперерез нескончаемому людскому потоку? Меня тоже толкали и даже грубо отпихивали со своего пути, но я их понимала. Я понимала: им было в одну сторону, а мне — в другую. Терпение и настойчивость — и я прорвусь. Кто-то натыкался на меня на бегу, а я все повторяла и повторяла: «Извините… простите…»

Шэрон схватила меня за руку.

— Гвен! — закричала она. — Что ты делаешь?! Нам с тобой туда! — Она решительно махнула рукой в сторону Бруклина.

— Пусти меня! — кричала я в ответ, сражаясь и против нее, и против течения толпы, что тащила меня все дальше от дома и от моих кошек, унося прочь от Манхэттена. — Там мои кошки!

— Гвен! — крикнула мне Шэрон в самое ухо, схватила двумя руками за плечи и встряхнула, а я подумала с каким-то холодным аналитическим спокойствием: интересно, даст она мне пощечину или все-таки нет? У меня истерика?! Какая истерика?! Ну и что, что я кричу — я ведь все понимаю! Шэрон вновь махнула рукой — уже на оставшуюся башню, которая внезапно стала крениться на бок.

— Гвен, вторая башня может обрушиться в любую секунду. Тебе нельзя туда! До твоих кошек все равно уже не добраться! Нам нужно идти дальше!

Едва она произнесла, вернее, выкрикнула эти слова, как башня стала оседать. Людской поток, двинувшийся по мосту, на минуту замер. Кто-то закрыл глаза, кто-то уронил голову на ладони, кто-то стал всхлипывать, а кто-то, не стесняясь, заголосил. Мои глаза были сухими, внутри — пустота, а крик застрял в горле, когда я увидела, как новое, отливающее бежевым, пепельное чудовище поднялось в небо и стало сливаться с первым.

А первое тем временем уже доползло до края моста, и город пропал из виду.

— Ничего с твоими кошками не случится, — сказала Шэрон. — Они в квартире, в безопасности, все обойдется. Вот увидишь, слово даю.

«Разбитые окна, — подумала я. — Разбитые окна и слепой кот».

— Сейчас в финансовый район все равно не пропустят, — продолжала Шэрон. — Сегодня этот мост ведет только в одну сторону. Обратного пути уже нет.

Обратного пути уже нет. Значит, я совершила нечто ужасное — безумную, бесповоротную, непростительную глупость: сама бежала, а кошек бросила. Кошки дома одни. Одни — и беззащитны. И это моя вина, моя вина, моя вина.

— Нам бы добраться до Бруклина, а там мы что-то придумаем, — в голосе Шэрон послышалось отчаяние. — Мы позвоним, найдем кого-нибудь, кто живет в твоем доме. Все обойдется.

Мы вновь повернули в сторону Бруклина. На сей раз не было уже никаких споров о том, что и как делать, когда мы доберемся до «Бруклин Мэрриотт». План был составлен без слов. Сейчас перед нами стояла только одна цель — выбраться из облака пыли и пепла, накрывшего нас за считанные минуты. Вскоре мы едва могли дышать и не видели ничего даже на шаг вперед. Мы сняли рубашки и завязали лица, чтобы хоть как-то отфильтровать воздух. В той, онемевшей от бесчувствия, части мозга, которая еще могла отстраненно думать, мелькнула мысль: как все-таки странно устроен этот мир: живешь, казалось бы, в самом технологически продвинутом городе на свете, но всего одна минута — и вот ты уже беженец из зоны военных действий, бредешь пешком, среди таких же, как ты, спасая свою жизнь.

К тому часу, как мы добрались до дальней стороны моста, наши кожа и волосы были серыми от пепла, а мы все так же шли и шли сквозь тучу. Мы преодолели уже не одну милю. Ритм шагов отзывался в моей голове. Мои кошки. Мои кошки. Мои кошки мои кошки мои кошки… Где-то в Бруклине — к тому моменту я уже не понимала, где мы находимся, — у какого-то гаража стоял механик и выдавал проходящим мимо людям респираторы. Мы кивками поблагодарили его — горло жгло от дыма, обрекая нас на бессловесность.

Наконец мы зашли так далеко, что Шэрон махнула рукой на гостиницу и предложила двигаться в сторону ее дома на Бей-ридж, что находился в десяти милях от места работы, но куда мы почти что пришли.

— Побудешь у меня, — сказала она.

Я была благодарна, но благодарна скорее умозрительно, нежели эмоционально. Я знала, что Шэрон делает доброе дело; куда бы я пошла и где бы ночевала, если бы не она? Но мне было уже все равно. Какая разница, где спать и куда идти, когда единственное, что было для меня важно — это как вернуться назад.

Еще я хотела позвонить маме и сказать, что я в порядке, и дозвониться хоть кому-нибудь в том доме, где я жила, но мобильники молчали.

— Моя мама работает недалеко от дома, там есть проводная связь. Можно попробовать позвонить оттуда, — сказала Шэрон.