Одиссея Гомера

Не то чтобы он был каким-то прирожденным комиком — есть люди, у которых это в крови — смешить других; они устраивают представление, а ты попадаешь под их обаяние уже потому, что являешься частью аудитории, которая и собралась-то для того, чтобы причаститься к их обаянию; в свою очередь, понимая, что именно должно потешить публику, юморист просто вынужден в который раз играть на нее, и в этом смысле присутствие или отсутствие кого-либо из зрителей не имеет ровно никакого значения как для хода его мыслей, так и для всего шоу. Но Лоренс любил не только говорить, но и слушать. Он задавал тебе вопросы, тем самым вынуждая отвечать, а пока ты думал, что сказать, ты вдруг и сам замечал за собой внезапную тягу к остроумию, что, собственно, и делало тебя интересным собеседником. Сам Лоренс говорил быстро, чему немало способствовала острота мышления, а его мгновенная реакция могла как восхитить тебя, так и застать врасплох. При этом он никогда не задавался целью ни переговорить тебя, ни оборвать, пусть даже ради красного словца. Беседуя с ним, ты понимал, что именно ты находишься в центре его внимания, но, оглянувшись, вдруг обнаруживал, что вокруг уже собралась немаленькая толпа и прислушивается к вашему разговору. Нельзя сказать, что сам Лоренс неизбежно оказывался в центре внимания любой компании, куда бы он ни попадал, но то, что одно его присутствие делало эту компанию интересной — с этим не поспоришь.

Помимо всего прочего, было у Лоренса кое-что еще, что привлекало к нему внимание, — его голос. Голос был густой, глубокий и раскатистый, как будто его грудная клетка представляла собой некий органный зал с прекрасной акустикой. Хрипотца добавляла обертоны, и когда Лоренс смеялся, то казалось, звучит весь орган. С таким голосом, как у него, можно было рычать, как лев, а можно было внезапно понизить его до уровня доверительной шутки, которая касалась лишь вас двоих. Много позже Лоренс признался, что в двадцать с хвостиком он годик проработал ди-джеем на шведском радио на негосударственном канале, который транслировал в эфире рок-н-ролл; и, куда бы он ни пошел — пусть в тот же «Макдональдс» за несчастной порцией картофеля фри, его тут же узнавали по голосу: «Эй, да это же Лоренс, тот самый, что на радио!» В отношении Лоренса можно было безо всяких оговорок сказать, что его голос и впрямь был, что называется, говорящей деталью: достаточно было один раз его услышать, чтобы уже никогда не забыть.

В какой-то момент Андреа обмолвилась, что у Лоренса есть подружка, и даже показала ее. Та сидела на скамеечке у походного столика-раскладушки со всякой пикниковой всячиной — точно такие же были расставлены по всей крыше. Вечер был тропически знойным, на мне был такой, знаете ли, легкий, если не сказать «легкомысленный» модный топ, что не столько скрывал, сколько выказывал волнительные особенности моей фигуры. И я тогда еще подумала, что если бы на ее месте была я, то мне бы точно не сиделось: заметив, что твой парень битый час треплется с какой-то малознакомой одинокой девицей, у которой, во-первых, есть на что посмотреть и которую, что тоже крайне важно, привела сюда подруга, уж я бы нашлась, как положить конец этой идиллии, и как можно быстрее.

Честно могу признать, однако, что тем вечером — во всяком случае, настолько, насколько далеко заходили мои намерения — реальной угрозы для этой его подружки я не представляла. Краем уха отметив, что у Лоренса есть девушка, с которой они вместе, почитай, уже четыре года, я без колебаний готова была придушить любые свои поползновения на чужое собственной рукой. Мужчины, которые были заняты, меня не столько привлекали, сколько отпугивали. Но — и тут уж я ничего не могла с собой поделать! — очень стойкий интерес у меня вызывали те, кто испытывал интерес ко мне. Более того, интерес ко мне я полагаю одним из самых важных качеств, которыми должен обладать мужчина, чтобы я испытывала интерес к нему. Можно назвать это эгоизмом, но именно такой подход к мужским достоинствам избавил меня от ряда напрашивающихся, но тупиковых отношений.