Одиссея капитана Балка. Дилогия (СИ)

буквально через пару шагов высокие двери царского подъезда растворились в белой,

клубящейся пелене за спиной, - Пожалуй, первая такая пурга в этом году. Да и не пурга –

буран, почитай, настоящий. В чистом поле на тройке в этаком снегу дорогу потерять –

ерундовое дело…

Но, Господи, какая же первобытная красота»!

Он закрыл глаза и с минуту постоял, подставив разгоряченное переживаниями дня и

шампанским лицо освежающему покалыванию несущихся в бесконечном, волшебном

хороводе снежинок. «Господи, иже еси на Небеси, всемогущий и всепрощающий… Слава

Тебе! Господи, прости мне грехи мои тяжкие и страхи мои, не отринь, не отступись и

впредь. Направь и укрепи разум мой и десницу мою. Спаси и сохрани рабов твоих и

матушку нашу Россию…»

Император Всероссийский молился. Но это была не разученная с детства молитва.

ТАК он говорил с Богом только несколько раз в жизни. И это были мгновенья без времени.

Или же просто время остановилось? Возможно. Ведь если даже чопорной и своевольной

4

госпоже Европе пристало скромно подождать, пока русский царь удит рыбу, то уж когда он

молится…

Великая Российская вьюга окружила Николая во всем блеске и великолепии своей

снежной вечности, оглушая его многоголосым хоралом ветров, в который вплетались

отдаленные стоны раскачивающихся под их порывами обнаженных крон вековых лип.

Приворожила тайным колдовством своим взгляд к прозрачному калейдоскопу блесток,

мечущихся вихрями в текущих, причудливо змеящихся под ногами струях поземки.

Бледные пятна двойных электрических фонарей вдоль пруда и парковых аллей едва

проглядывали в этой стремительно летящей, вьющейся круговерти. Лишь два ближних

светили достаточно, чтобы увидеть занесенные гранитные ступени крыльца и девственно

чистую белизну внизу, всего за пару вечерних часов совершенно скрывшую под собою

расчищенные за день дорожки.

Наконец, будто очнувшись, Николай снял рукавицу, отер льдинки с бровей и усов,

провел ладонью по мокрому лицу, и с облегчением вздохнув, точно сбросив с плеч тяжкую

ношу, шагнул в снег. Шагнул спокойно и уверенно, как в штормящий морской прибой на

бьёркском пляже во время летней грозы.

Кружащийся возле дворцового угла мощный вихрь попробовал на прочность

бросившего ему вызов одинокого человека. Налетел, яростным порывом ветра чуть не

сорвав с его головы кубанку, швырнул в лицо пригоршню сверкающих ледяных стрелок.

Отступил на мгновенье и набросился вновь, пытаясь остановить, свалить с ног. Но не тут-

то было: человек устоял и решительно продолжил свой путь, по колено зарываясь в

свежие, горбящиеся как текучие дюны балтийского взморья, снежные наносы…

***

«А ведь не зря говорят на Руси, что в такую погоду хороший хозяин собак из дому не

выгоняет, - подумал Николай с улыбкой, - Но ничего. Во-первых, собаки у меня не

изнеженные, а во-вторых, в парке наверняка потише будет. Так что мохнатым по свежему

снежку поноситься - только в радость. Здоровые псы вымахали. Дика, так и вообще можно

издали с волком матерым перепутать. Хороши немцы! И умные. Нужно обязательно

заставить разводить у нас эту породу. Не для охоты, конечно: в армии и в полиции пусть

послужат».

Среди деревьев буйство пурги действительно резко пошло на спад, и идти по

освещаемой призрачным светом электрических фонарей снежной целине, под которой

едва угадывались контуры дорожки к псовому павильону, стало значительно легче.

Павильон этот по его указанию выстроили прямо над тепловыми трубами от главной

котельной, возведенной в дальнем углу парка и запущенной впервые в октябре прошлого

года. «Песий домик» с внутренними помещениями был утеплен, однако собаки сами

могли выходить в открытый внутренний вольер. Судя по всему, разыгравшаяся не на

шутку непогода их не особо донимала, и они как обычно сидели там, в ожидании хозяина.

Николай, любивший их выгуливать, уже метрах в ста от павильона знал, что его ждут.

До Дика с Каськой у него была только одна любимая собака. Небольшой, поджарый

пес средней лохматости по имени Иман, ирландской породы. Когда, не прожив и

половины обычной собачьей жизни, сеттер внезапно умер от остановки сердца больше

трех лет назад, Николай больше ни к кому из «придворных» псов не привязывался. А вот

разных заблудших дворняг отстреливал в парке не редко.

С одной стороны, понятно, - охотничий азарт, с другой – суровая профилактическая

мера, ибо бешенство или псовая чума были в те времена довольно серьезной опасностью.

Укушенному бешеным животным человеку грозила тяжелая, мучительная болезнь с почти

неотвратимым летальным исходом, и даже вакцина Пастера не была панацеей.

А беспокоиться Государю было за кого и как главу многочисленного семейства, его

вполне можно было понять. Тем более, что и дворцовой охране, и полиции, стрелять на

территории дворцового комплекса разрешалось только в самых исключительных случаях.

Пуля, как говорится, дура. Потому, что порой не известно в кого она соизволит попасть.

5

Но, кроме того, Николай вообще не любил любых появления чужих на своей личной

территории.

«Жаль, что нельзя вот так просто разрешать проблемы с некоторыми из двуногих.