Одиссея капитана Балка. Дилогия (СИ)

фрейлины Государыни постепенно ухудшалось.

В жизни много вопиющих несправедливостей. Но подумайте только: ей неполных

двадцать восемь, веселушка, «живчик», мечущийся между седлом и теннисным кортом.

Неотразимая на бальном паркете, восхитительно-чувственная за фортепьяно. Красавица,

по которой воздыхает один из самых блестящих офицеров-кавалергардов лейб-гвардии –

барон Густав Карлович Маннергейм. И вот… Такое горе. Беда. Что тут еще скажешь.

Только ее подушка знает, сколько слез уже выплакано над письмами любимого из

далекой Маньчжурии. И лишь самые близкие люди до конца осознают весь трагизм ее

отчаянной радости и болезненного азарта в играх с дочерьми Александры и Николая в те,

нечастые уже дни, когда болезнь ослабляет хватку, и Сонечка может сама доковылять на

царскую половину. Ведь это очень страшно – знать свой приговор. В те времена рак и был

им. Окончательным и неотвратимым. Даже сегодня, несмотря на все успехи медицины за

прошедшее столетие, эта безжалостная сила мало кого выпускает из своих когтей.

А пока, ей оставалось – только жить. Жить из последних сил, где-то там, в самой

глубине истерзанной души, еще уповая на Бога, на чудо. Которого, с точки зрения врачей,

просто не могло произойти. Увы, но и эти надежды таяли подобно воску догорающей

свечки вместе с молитвами духовника царской семьи и самого Иоанна Кронштадского…

12

Когда суета на свитской половине докатилась до покоев Императора, оказалось, что

из медиков здесь и сейчас под рукой оказался только доктор с «Варяга». И пришлось

Вадиму, прервав «дозволенные речи Шахерезады» и едва не грохнувшись на натертом

паркете, нестись в правое крыло дворца. Там его ожидали взволнованная Императрица,

лежащая в отключке с головой на кровавой подушке бедная девушка, Спиридович с

«тревожным чемоданчиком» Гирша, камердинер, несколько человек свитских и прислуга.

Последние, в качестве мешающей делу спорадическими охами-вздохами, массовки.

Ситуация была понятна, рефлексы Банщикова – безошибочны. «Лед! Быстро!» -

рявкнул Вадим, едва взглянув на состояние пациентки. Нашатырь, вата, бинт и все прочее

врачебное хозяйство нашлись в пузатой сумочке лейб-медика. Лед притащили из

продуктового погреба через пару минут. А еще через четверть часа все было уже позади.

Кровь остановлена, два шва наложены, больная приведена в чувство и оказалась даже в

силах слабо улыбнуться Императрице и пользовавшему ее молодому эскулапу, которого

она иногда видела в обществе Государя, а пару раз даже у кроватки маленького Алексея.

Поймав удивленный взгляд Вадима, упавший на инвалидное кресло в углу комнаты,

Александра Федоровна, оставив с княжной свою новую фрейлину, юную баронессу

Буксгевден, которую несколько месяцев назад взяли принимать у Сонечки дела, кивком

головы пригласила Банщикова сопроводить ее. Когда дверь в коридор закрылась за ними,

царица, порой бесконечно далекая и холодно-высокомерная, словно Снежная Королева,

неожиданно крепко взяла Банщикова под локоть.

- Спасибо, Михаил Лаврентьевич. Спасибо… Бедная девочка, - во вздохе и взгляде ее

внезапно всколыхнулось столько боли и тоски, что Вадим даже опешил:

- Но, Ваше Величество, нет нужды так волноваться. Все будет в порядке. Только ей

нужно перевязки вовремя делать. А послезавтра снять швы.

- Нет, Михаил Лаврентьевич. Никогда... В порядке - уже никогда…

- Но почему?

- Сонечка умрет. Ее умереть опухоль. Большая. Тут… - и Александра Федоровна, до

сих пор не слишком хорошо говорившая по-русски, предпочла показать рукой, где именно

больное место у несчастной девушки, - Врачи, все… и в Германия. И здесь. И милый

Гирш… все говорят: пять лет. И конец. Но, наверное, меньше, чем пять лет… Боже, я ее

так люблю. Такая хорошая! И так плохо. Так ПЛОХО…

Казалось, что этот взгляд прожжет Вадима до каблуков.

- Государыня, Вы позволите, если я посмотрю ее? – неожиданно для самого себя

предложил Вадим.

- Я спрошу. Если она не возразит. Конечно, посмотрите. Я прошу Господа о милости

каждый день. Только все говорят одно: пять лет. И Вы же, Вы - военный доктор. Раны,

кровь, скальпель. Это ваше дело. Но и Гирш, и Боткин сказали, что делать резекцию уже

нет никакой возможности. Конечно, то, что Вы нашли такой удивительный способ помощи

нашему Алешеньке – это уже чудо Господне. И я верю Вам, и во всем уповаю на Ваше

искусство. Но здесь – другое. Ее уже поздно резать. Для нее это – сразу смерть.

- И все-таки, я должен в этом убедиться…

Вадика пригласили к княжне Орбелиани после полудня. Девушка хоть и смущалась,

но стойко и безропотно позволила себя осмотреть. Увиденное удручало. Явная опухоль,

здоровенная, уже захватившая два позвонка в нижнем отделе позвоночника, несомненно,

прогрессирующая. Бедняжке было трудно лежать на спине, а без костылей она не могла

даже выйти из комнаты.

Но… было что-то в облике врага такое, что заставило Банщикова-врача внутренне

напрячься. Его чутье, шестое чувство, подсказывали: что-то тут не так. Пальцы не верили!

Его пальцы прирожденного диагноста не соглашались поверить в то, что под ними –

онкология. Почему? Если бы знать? Хотя… да! Температура! Эта дрянь явно теплее, чем