Одиссея капитана Флинта, или Остров без сокровищ-2

Тем удивительнее, что исследователи творчества Стивенсона ни разу эту фамилию не называли (по крайней мере в тех исследованиях, что попадались на глаза автору этих строк), а записывали в прототипы капитана Флинта совсем иных людей.

Рассмотрим для начала несколько чужих версий, имеющих мало общего с действительностью.

Известная в Сети стивенсоноведка Диана Янссен пишет (цитирую по памяти): общепризнанно, что прототипом Флинта был пират Эдвард Тич по прозвищу Черная Борода. Диана права, заблуждение это распространено очень широко, даже в Википедию угодило, но основания у него достаточно шаткие.

Илл. 3. Пиратский капитан Эдвард Тич по прозвищу Черная Борода, ставший, по мнению некоторых исследователей, прототипом Флинта. Тянущиеся от головы капитана дымки объясняются его манерой перед боем вплетать в волосы тлеющие фитили для воспламенения от них запалов ручных гранат (это оружие и пираты Тича, и их оппоненты весьма активно использовали при абордажных схватках).

Одно из оснований мы уже упоминали (службу Израэля Хендса в экипаже Черной Бороды). Второе – упорные слухи, ходившие о зарытых где-то в укромном месте сокровищах капитана. Наконец, в характере и Тича, и Флинта хорошо просматривается качество, названное века спустя «отмороженностью», в сочетании со склонностью к самому черному юмору: «шутка» Тича с пистолетами, скрещенными под столом, и «указательная стрелка», сделанная Флинтом из трупа Аллардайса, – явления примерно одного порядка.

Доводов против кандидатуры Эдварда Тича гораздо больше. Истории о его закопанных сокровищах вообще рассматривать не стоит, такие легенды сочинялись о любом пиратском капитане, получившем широкую известность. Причем фигурантами легенд становились не только пираты, промышлявшие в Южных морях.

В Средиземноморье активно муссировались слухи о кладах, закопанных знаменитыми мусульманскими пиратами братьями Барбаросса.

На севере Европы долго толковали о спрятанных несметных сокровищах Клауса фон Алкума по прозвищу Штёртебекер (Потрошитель чаш), долгие годы терроризировавшего Балтийское и Северное моря.

А идея о том, что клад самого знаменитого русского пирата можно разыскать и сейчас, до сих пор имеет фанатичных приверженцев.

Последний момент стоит раскрыть чуть подробнее, отвлекшись ненадолго от пиратов заморских. Потому что сложилась парадоксальная ситуация: стоит попросить кого-либо назвать имена русских пиратов, – и обычным ответом становится недоуменное молчание. Иные более продвинутые граждане вспоминают корсаров Ивана Грозного (хотя и Карстен Роде, получивший от царя каперское свидетельство, и нанятые им моряки русскими не были).

Еще более продвинутые вспоминают Августа-Морица Беневского, после побега с Камчатки не чуравшегося морского разбоя и заявившегося на Мадагаскар в поисках пиратской республики Либерталия (республика оказалась вымыслом в духе утопий Мора и Кампанеллы, но Беневский не первый, кто купился на мистификацию: даже Петр Великий планировал экспедицию к Мадагаскару, желая принять «береговое братство» под свой протекторат). Оснований считать австрийского подданного «русским пиратом» несколько больше, по крайней мере команда его состояла из наших людей, из участников Камчатского бунта.

Но самого прославленного русского пирата почти никто не вспоминает. Именно как пирата не вспоминает, в другой своей ипостаси известность этот персонаж имеет широчайшую.

* * *

Случается такое, и нередко: историки предпочитают не упоминать в своих трудах, предназначенных для широкой публики, «пиратские страницы» в биографиях некоторых исторических деятелей. Не скрывают, но и не рекламируют.

Например, Магеллан и его спутники по первому кругосветному путешествию широко известны нам как герои-первопроходцы: открыли западный путь в Индию (в настоящую, а не в те края, что принял за Индию Колумб), первыми пересекли Тихий океан, и прочая, и прочая. И мало кто вспоминает, что в ходе исторической кругосветки благородные идальго промышляли самым заурядным пиратством, и записки рыцаря Антонио Пифагетты, историографа экспедиции, пестрят упоминаниями о захваченных и ограбленных туземных кораблях. А когда были достигнуты заветные Молуккские острова и наступило время закупать пряности, служившие целью дальнего путешествия, Пифагетта с присущей ему непосредственностью написал: «Большинство пущенных нами в обмен предметов были с джонок, которые мы в свое время захватили». Справедливости ради стоит отметить, что сам Магеллан в пиратских бесчинствах не участвовал, погиб к тому времени в стычке с туземцами.