Одиссея мичмана Д...

В ночном заснеженном дворе я поспешно отыскал низенькую, обитую крашеной жестью дверь некогда «черной», а теперь главной лестницы. За годы странствий по ленинградским адресам я многого навидался в подъездах и квартирах ветшающего Питера. Но такого запустения, такой убогости я не ожидал вовсе. Дом, не ведавший капремонта с начала века, держался лишь на доброй совести воз ведших его мастеров. Знаменитая балтийская сырость изъела его стены, краска свисала с них нищенскими лохмотьями. Густой кошачий дух, стоявший в подъезде, отнюдь не отпугивал крыс от ведер для сбора пищевых отходов. Дребезжащая кабинка разболтанного лифта подняла меня на полутемный этаж, и я, чиркнув газовой зажигалкой, отыскал дверной номерок квартиры Четверухина. Открыл мне очень пожилой человек, стоявший на полукостылях, – Кирилл Георгиевич. Не берусь описывать его более чем скромную комнату. Неуют инвалидского одиночества сквозил из каждого угла. Недосожженная в блокаду мебель – старой изящной работы – доживала свой трудный век вместе с хозяином. Вещей здесь было так мало, что всякому входящему сразу бросались в глаза три большие фотографии в рамках из красного дерева, висевшие над столом. Три корабля и над каждым маленький портретик: крейсер «Жемчуг» и его командир кавторанг П. П. Левицкий (1905 год), линкор «Полтава» и его старший артиллерист старший лейтенант Г. Н. Четве рухин (1916 год), линкор «Марат» и молодой моряк, в лице которого угадывались черты хозяина дома (1937 год). Три поколения, три войны, три судьбы. Дед, отец, внук…

– На линкоре «Марат», бывшем «Петропавловске», я проходил практику как студент Ленинградского кораблестроительного инсти тута, – начал Кирилл Георгиевич. – Однажды на палубе линкора меня окликнули по фамилии. Мимо проходил контр-адмирал Самойлов. Он пригласил меня в салон и сказал, что очень рад видеть сына своего бывшего командира и наставника. Константин Иванович Самойлов служил в первую мировую на «Полтаве» младшим артиллеристом и считал моего отца своим учителем. В гражданскую войну Самойлов командовал канонерской лодкой «Ардаган» на Каспии… В сорок первом он был начальником военно-морских учебных заведений. Осенью, в шторм, на Ладоге разломилась баржа с эвакуируемыми курсантами. Погибли люди. Самойлова судили и расстреляли…

Так начался удивительный сказ о судьбах моряков старого флота, который заставил меня забыть о возвращении в Москву, о накрытом дома столе. Впрочем, стол мы накрыли и здесь, на холостяцкой кухне, и пили чай из стаканов в старомодных корабельных подстаканниках, тяжелых, чтобы не ерзали по столу в качку…

Кирилл Четверухин окончил аспирантуру и работал в Центральном научно-исследовательском институте кораблестроения имени А. Н. Крылова, когда началась война. Он нес дежурство в отряде МПВО. Рядом разорвалась авиабомба. Тяжелейшее ранение головы, перелом позвоночника… Как он выжил в тот чудовищный зимний голод, немощный, бездвижный?…

В тридцать лет – инвалид II группы, без костылей ни шагу. Он забывал о них только за чертежом, распластанным на кульмане. По суше он передвигался с трудом, зато его катера, сначала тор педные, потом ракетные, неслись по морю, обгоняя все, что резало волны. За труд конструктора, за человеческое мужество – один надцать правительственных наград, орден Трудового Красного Знамени.

Что помогло выстоять? Для себя я нашел ответ на этот ба нальный вопрос; он заключен в трех рамках из красного дерева: «Жемчуг», «Полтава», «Марат»… Дух человеческий, как и кровь, передается донорами. Он никогда не забывал, что он внук адмирала Левицкого, сын адмирала Четверухина. Он растворил свою скорбную личную жизнь в славном морском прошлом отца и деда. Он жил их походами и боями, общением с их однокашниками, друзьями, соратниками. В его памяти – поразительной глубины и ясности – стоял, словно град Китеж в озере, русский флот в кораблях и лицах. В развалюшном кресле с одним подлокотником передо мной сидел оракул балтийских моряков, их семей, кораблей, кают-компа ний… Почти все, о чем поведано в этой главе, – дар удивительной памяти этого человека и неизданных мемуаров его отца.

Ему дала жизнь старшая дочь адмирала Левицкого – Мария Павловна, та самая, чьей руки добивался несчастный мичман Тучков. Спустя год после гибели «Камбалы» она стала женой небогатого и неродовитого мичмана Четверухина. С ним неразлучно кочевала по военно-морским базам – вслед за кораблем мужа: Либава, Гель сингфорс, Петроград, Севастополь… В Севастополе бывший старший артиллерист «Полтавы», участник Ледового перехода, возглавлял береговую артиллерию Черноморского флота, носил нашивки командира РККФ II категории, что соответствовало званию контр-адмирала. Речь, разумеется, не о чинах, а о том, что Георгий Николаевич принимал самое деятельное участие в создании двух подземных крепостей Севастополя, его «парадных» морских ворот, – 30-й и 35-й береговых батарей.