Одиссея Петера Прингсхайма

Жители Мюнхена были убеждены, что война приносит им больше несчастий, чем другим немцам: правительство в Берлине заботится о жителях северной Пруссии лучше, чем о южанах баварцах. Главным яблоком раздора между Севером и Югом Германии выступало, как ни странно, пиво. Во многих крестьянских хозяйствах Баварии этот пенный напиток считался, наравне с хлебом, важнейшим продуктом питания. В то время как винокурни Пруссии щедро снабжались сырьем для шнапса, многие пивоварни на юге закрывались из-за отсутствия хмеля, распределяемого правительством по военному регламенту. Поэт и драматург Эрнст Толлер [6], как и Эрик Мюзам, революционер и антифашист, сформулировал проблему образно: « Так как свиньи-пруссаки пьют плохое пиво, и баварцы должны глотать помои» [7].

Сильным ударом по самолюбию набожных баварцев-католиков стал приказ из Берлина о конфискации металлических предметов, которые могут быть использованы на войне. На переплавку шли не только домашние кастрюли и сковородки, но и органные трубы, и бронзовые церковные колокола. Более трети всех мюнхенских колоколов было в 1917 году переплавлено на гранаты и пушки. Возмущение населения подходило к критической черте.

Эрнст Толлер

На этом фоне немного странным выглядит приведенный в третьем абзаце письма рассказ Томаса Манна о новостях культурной жизни Мюнхена. Казалось бы, в условиях военного времени людям не до театра и других развлечений. Но жизнь показала, что это не так. В самом начале войны мюнхенские власти вообще закрыли все театры в городе, чтобы продемонстрировать, с какой серьезностью они относятся к «священной защите отечества». Однако этот жест ложно понятого патриотизма вызвал возмущения горожан, и через несколько недель запрет на спектакли был снят. Правда, вновь открылись не все театры: некоторым не хватало актеров, ушедших на фронт, другим – зрителей, число которых тоже заметно сократилось. Но главной проблемой для театров в зимнее время стала нехватка угля для отопления. Из-за холода в залах отменялись многие спектакли и закрывались театры. Уже в 1915 году по сообщению мюнхенского городского отделения Союза немецких актеров две трети его членов не имели работы [8]. Эта доля к лету 1917 года еще более выросла. Многие безработные артисты за кусок хлеба устраивали представления прямо на городских улицах.

«Музыка в Мюнхене» [9]

И все же, если верить Томасу Манну, летом 1917 года Мюнхен был буквально наполнен музыкой, одна оперная премьера сменяла другую, публика осаждала музыкальные театры. Особенно выделяет Манн летнюю премьеру оперы Ганса Пфицнера [10]« Палестрина» в мюнхенском «Принцрегентен-театре» [11].

Принцрегентен-театр

Писатель не скупится на превосходные оценки оперы, которая « в духовном и культурном смысле представляет собой исключительную высокую работу, причем в высшей степени немецкую, нечто из области Фауста-Дюрера, и своей исповедальностью очень точно мне подходит» (стр. 141).

В этом же третьем абзаце письма Томас Манн признается, что он в тот сезон слушал оперу пять раз и написал о ней большую, в двадцать две журнальных страницы, рецензию в « Нойе Рундшау» [12]. Кроме того, очерк о « Палестрине» вошел в книгу Манна « Размышления аполитичного» [13], увидевшую свет в 1918 году. « Да, бедняга, ты это тоже теперь пропустил» (стр. 141), – жалеет Томас шурина, еще не слушавшего оперу Пфицнера и не читавшего журнал « Нойе Рундшау».

Ганс Пфицнер

Совершенно ясно, что за именами, упомянутыми в третьем абзаце письма, скрыта немалая интрига. Отношения Томаса Манна и Ганса Пфицнера, прошедшие эволюцию от полного идеологического единства до откровенной и непримиримой вражды, заслуживают отдельного серьезного обсуждения, к которому, я надеюсь, мы еще вернемся. Но к судьбе Петера Прингсхайма эта история отношения не имеет.

Томас Манн, «Размышления аполитичного»

Бруно Вальтер, Ганс Пфицнер и Людвиг Киршнер (худ.)

В следующем коротком абзаце Томас Манн упоминает другую оперу, исполнение которой состоялось тем летом в Мюнхене при большом стечении образованной публики. Речь идет об опере « Ланцелот и Елена» композитора Вальтера Курвуазье [14].

Саму оперу писатель в письме Петеру Прингсхайму оценил не очень высоко: « это чистое эпигонство Вагнера, всегда на границе хорошо знакомого, так что в каждый момент думаешь: вот сейчас это, действительно, последует; но вместе с тем все довольно прилично и не без поэзии» (стр. 142).