Одна и та же книга

Свидетели происшествия пожмут плечами, скажут: «Какая банальность», да и пойдут себе дальше. И хорошо, что пойдут. Потому что невзрачная хрень – натуральный алеф или еще какой-нибудь красивый термин сюда можно поставить, неважно какой, важно, что в невзрачную хрень надо или всматриваться до последней капли крови, или вовсе не глядеть в ее сторону, а в условиях парадного выезда ни то ни другое практически невозможно.

Нет, тьфу, все равно сложно получилось.

Я хочу сказать, что, предположим, стоит ночью на берегу Черного моря взрослый мужик и говорит зачем-то вслух: «Меня зовут Вася, мне сорок лет, я ничего не знаю о том, как все устроено в мире и есть ли Бог. Завтра мне надо идти к врачу за результатами анализов, и я очень-очень боюсь, потому что не хочу умирать, пусть все будет хорошо, пожалуйста», – и этот эпизод для меня реально посильнее «Фауста» Гете, a что цитата такая банальная и дурацкая – так это даже хорошо, у меня-то как раз достаточно мужества, чтобы выглядеть глупо, когда мне кажется, что наивность и простота моего высказывания оставят нечаянного слушателя наедине с жизнью, смертью и беспомощностью, чужой и собственной, всякой, даже если слушатель этого не хочет – особенно если не хочет.

Нет, все-таки про Васю – это тоже слишком сложно, наверное.

На самом деле я хочу сказать, что иногда мастер чайной церемонии просто пьет чай с друзьями на кухне. И круче этой церемонии вообще ничего не бывает. Хотя от обычного бытового чаепития это событие ничем не отличается – пока не войдешь, не сядешь рядом и не замолчишь – весь, целиком замолчишь как громом пораженный.

Нет, даже не так.

А просто дело в том, что, пока автор высказывания хоть немного озабочен собой, даже вовсе не обязательно красуется, но просто помнит о себе, учитывает, так сказать, свои интересы, высказывание его будет слишком сложным – просто потому, что кроме сокровенной сути в нем еще и автор барахтается. Весь из себя прекрасный, а пониманию – мешает.

Удалить себя из собственного высказывания, да еще и устоять после этого на ногах, – это действительно требует мужества. Чем более умелый рассказчик, чем больше его присутствие украшает высказывание, тем больше мужества потребуется. И тем больше смысла в убогом на первый взгляд результате его самоотверженного поступка.

Меня зовут не Вася. Но я тоже ничего не знаю о том, как устроено все в мире. И от этого мне иногда бывает страшно, а иногда – нет.

Молчим

Когда кто-то говорит (пишет), очень важно, о чем он при этом молчит. Я имею в виду не стыдную-сладкую тайну какую-нибудь, а некоторые вещи, настолько невыразимые и одновременно очевидные для молчащего о них, что кажется – у каждого свои, а если все же докапываться всякий раз, окажется, очень даже общие – не для всего человечества, но для некоторой большой его части.

Именно это и объединяет «своих», понуждает всеми силами открещиваться от «чужих» – о чем мы молчим, когда говорим (и вообще всегда).

И да, без меня ясно, а все же следует добавить, что именно это молчание придает глубину всякому высказыванию. И по достоинству оценить глубину, понятно, могут только «свои», то есть молчащие на ту же тему.

При этом молчащие о чем-то другом вовсе не обязательно враждебны, даже не обязательно неинтересны, но они не имеют значения – того подлинного, живого значения, о котором тоже приходится молчать, ну не с большой же буквы это слово писать, в самом-то деле.

Только сила

Только сила интересует меня с некоторых пор, только действия, в которых она проявлена, потому что все остальное мусор.

Надо бы, наверное, объяснить, что такое сила и что это за действия такие, в которых она проявляется, но мне некогда и лень. Сила – она просто есть. Или ее нет. Для того, кто вкладывает силу в свои действия, она очевидна в чужих. И наоборот.

Мне наконец-то стало все равно, понимают меня или нет, мое дело – вложить силу в высказывание, а дальше оно само как-нибудь. А если само никак, значит, силы было вложено недостаточно и надо собирать ее для следующего действия, а не тратить на ерунду.

С некоторых пор я физически не могу врать себе, безнаказанно думать херню или принимать неправильные (для меня) решения – я тут же начинаю подыхать. «Шаг в сторону – расстрел» – единственный, кажется, эффективный метод для обращения с существом, заключенным в человеческой оболочке. После пары-тройки расстрелов оно научается стоять ровно.

С некоторых пор меня интересует только сила и правильное ее применение – вот, так точнее.

Поэзия и проза

Поэт подобен шаману, который сдуру бьет в бубен и идет в Нижний мир.

– Вау! – говорит поэт. – Нифигассе, я в Нижнем мире!

– Вау! – говорят хором обитатели Нижнего мира. – Это кто такой красивый к нам пришел?

– Эй вы там! – Верхний мир стучит им в потолок. – Чего расшумелись?

– Просыпайся! – говорят ему обитатели Нижнего мира. – Тут такие дела творятся!

И Верхний мир просыпается, и от этого случаются всякие удивительные вещи, о которых виновник (шаман, то есть поэт), вполне возможно, не узнает никогда. А может, и узнает. Всяко бывает.