Одна и та же книга

Он вернулся в подъезд, вызвал лифт, дождался, а потом все-таки пошел пешком, чтобы не разминуться с Надей, которая наверняка сейчас выйдет. А телефон – ну что телефон, она, между прочим, сесть на него могла или даже в унитаз уронить, всякое случается; потому и задержалась, наверное, что спасает сейчас пострадавший аппарат, не знает, что я могу ей свой старый отдать, все равно не нужен, ну или даже отдам этот, а себе возьму старый, думал он; где-то в районе четвертого этажа Миша уже искренне верил, что поломка Надиного телефона – единственная неприятность, которая грозит им обоим сегодня и вообще всегда. К шестому этажу оптимизм его окончательно окреп, но, охваченный каким-то суеверным предчувствием, он не стал звонить, открыл дверь своим ключом, немного удивился: вместо того чтобы просто захлопнуть дверь, Надя заперлась изнутри, на все четыре оборота, интересно зачем. Вошел и нетерпеливо позвал с порога: эй, где ты там? Что стряслось? Служба спасения прибыла! Но ответом ему была тишина. Даже не столько сама по себе тишина, сколько хорошо знакомое с детства, а потом благополучно забытое чувство пронзительного одиночества, которое всегда появляется, если окажешься один в пустой квартире, еще не знаешь, что она пустая, а уже ощущаешь, и это, казалось ему в детстве, самое страшное, что только может быть. Позже он, конечно, пересмотрел эту свою позицию. Но мало ли что он там пересмотрел, сейчас Миша оказался один в пустой квартире, и твердо знал – это и есть самое страшное, что только может быть. Почти не осознавая, что делает, он заглянул в ванную, обошел комнаты, распахнул все шкафы, добросовестно заглянул под все диваны – никого, но это было ему известно и до осмотра. Он вернулся в холл, некоторое время тупо разглядывал ключ, брошенный на виду, в самом центре ковра, вышел в подъезд, убедился, что их шестой этаж как был последним, так и остался, и никаких тайных ходов на крышу, о которых он мечтал в детстве, по-прежнему нет, огляделся, зачем-то прижал ухо к соседкиной двери, прислушался – гробовая тишина, всегда бы так, – зашел обратно, запер дверь, сел на пол, набрал Надин номер, и когда из трубки опять зазвучал вежливый скрежет автоответчика, заплакал как маленький, горько, навзрыд. Плакал, но телефон из рук не выпускал, нажимал кнопку снова и снова, в тайной надежде, что, проявив непростительную, позорную слабость, каким-то образом оплатил счастливый конец этой идиотской истории, так что сейчас Надя возьмет трубку, и все как-нибудь разъяснится, по крайней мере, он узнает, что она жива и здорова, а это главное, остальное как-нибудь уладится само.

Часа через три аппарат пискнул и умер – батарейка разрядилась окончательно. Пришлось брать себя в руки, доставать из рюкзака зарядное устройство, возиться с проводами и розетками, потому что без связи нельзя оставаться ни на секунду: вдруг Надя позвонит сама? Или хотя бы включит свой чертов телефон, ну же, ну, давай, пожалуйста.

Ближе к вечеру Миша понял, что так не годится, еще немного, и он, чего доброго, по-настоящему сойдет с ума; вряд ли это будет так же забавно, как в анекдотах про психов. Он ничего не мог делать, только сидеть на полу, крутить в руках телефон, набирать Надин номер, ждать ответа, давать отбой, снова нажимать кнопки, снова ждать. Тогда он решил для разнообразия набрать какой-нибудь другой номер и долго думал чей. Обсуждать происшедшее ему не хотелось – вообще ни с кем. Но и молчать было невыносимо, поэтому он позвонил отцу, все-таки родной человек и одновременно почти незнакомый, темная лошадка, никогда не знаешь, о чем с ним говорить и как он отреагирует; сейчас, с удивлением понял Миша, это, наверное, лучше всего.

Папа, сказал он, тут такое дело, я даже не знаю, с чего начать. Но все-таки как-то начал и рассказывал долго, путаясь и сбиваясь, перескакивая с одного на другое, но главное отец все-таки понял, потому что спросил: ты где? Дома? Один? Мама еще не вернулась? Только послезавтра? Ладно, тогда я сейчас приеду, я тут рядом совсем, нормальный кофе в доме есть? Растворимый?! Поразительно. Куда катится мир.