Одна и та же книга

Число подробностей, которых я никогда не узнаю, стремительно растет; у меня нет уверенности, что это пустяки. Чужие истории, которые я никогда не узнаю, ничуть не менее интересны и значительны, чем моя собственная история; впрочем, и не более. Они равноценны, этого достаточно. Эти навсегда упущенные шансы узнать беспокоят меня много больше, чем, скажем, утраченная в малолетстве возможность заняться балетом или шанс родиться чернокожим нью-йоркским подростком, упущенный еще раньше. Стать кем-то или чем-то – ерунда, пустяки по сравнению с возможностью узнать, как и чего – обо всем сразу.

Эти мелькающие в темноте фары наглядно демонстрируют немощь и убожество человеческое. Не знать всего сразу, не быть всем (всеми) одновременно, не видеть дивной изнанки бытия, где переплетаются и рвутся нити судеб, – унизительно. Быть человеком довольно увлекательно, местами приятно. Но как мало, как непозволительно мало. Какая досада.

Радио

Кто-то должен мыть в доме посуду, и с октября по апрель пусть этот «кто-то» буду я, потому что греть руки в горячей воде – удовольствие, каких мало, а я – гедонист, каких много, честно говоря, до фига нас таких, всех не перевешаете. Удивительно, кстати, что при таком раскладе в мире полно грязной посуды, неужели никто не врубается? А кстати, да. Похоже на то.

Посуды много, за три минуты не управишься, поэтому я включаю приемник и начинаю искать «Радио Užupis», у них всегда отличная музыка, не ошибешься, и практически никаких новостей, которые я так и так почти не понимаю, и хорошо. Девяносто и что-то там, или девяносто один и что-то там, или девяносто два?.. Черт, черт, черт. Ладно, впрочем, все равно найду.

Девяносто четыре и что-то там. Похоже, это действительно «Радио Užupis», во всяком случае тут поет Том Вейтс, а он мужик серьезный, где попало петь не станет. И сейчас мы с Томом будем мыть посуду, хочет он того или нет.

Том, надо понимать, не очень хочет, потому что умолкает как-то подозрительно быстро, песне своей на горло наступает Том, лишь бы не мыть мою посуду. На смену ему приходит бодрый чтец новостей, ага, никакое это не «Радио Užupis», он говорит по-русски, а это язык, который я понимаю, слишком хорошо понимаю, увы. По крайней мере, иногда хочется понимать этот язык хоть немного хуже, вот, например, когда по радио новости, а руки мокрые, и ничего не поделаешь, следовательно.

Можно, впрочем, не обращать внимания на новости, а слушать журчание воды. Чем и займусь.

«… Авария в вильнюсском метро, – голос ведущего перекрывает журчание воды. – Пострадавших нет», – добавляет он виновато, словно бы извиняясь, что новости не столь плохи, как хотелось бы уважаемым радиослушателям.

– Чего-о-о? – вслух переспрашиваю я.

Я уже третий год живу в Вильнюсе. Если бы в этом городе был хоть какой-то намек на метро, мне было бы довольно трудно его не заметить. Мягко говоря.

Журчание воды перестает казаться мне единственной симфонией, достойной моего внимания. Такие новости не грех и послушать.

«Как сообщил заместитель начальника столичного департамента образования, в Москве будут закрываться монгольские школы, – бодро сообщает ведущий. – В следующем учебном году их останется всего четыреста. Представители монгольской общины считают, что этого недостаточно».

Четыреста. Монгольских. Школ. В Москве. Ясен пень, этого недостаточно, соглашаюсь я. Всего четыреста, подумать только. Это, кстати, сколько же их сейчас, если после закрытия останется четыреста? Уму непостижимо.

Вообще-то на этом месте мне полагалось бы перестать корчить из себя сверхчеловека и наконец разбить тарелку. Или хоть чашку. Но у меня железные нервы. Это, как показывает полевая практика, очень полезно для посуды.

«Ride the wild wind, – радио как ни в чем не бывало начинает петь голосом Фредди Меркьюри. – Ride the wild wind, – настойчиво повторяет оно. И задорно добавляет: – Хей-хей-хей!» – чтобы проняло.

Никаких возражений. Хей-хей-хей, конечно. Мыть посуду в компании Фредди – отличное занятие. А сокращать число монгольских школ в Москве до четырехсот – свинство. Я так думаю.

А «Радио Užupis» я пока искать не буду. Не на этом приемнике. И выключать его не буду, пожалуй. До следующего выпуска новостей. Монгольские школы – ладно бы, но надо же выяснить, что там, черт побери, творится с нашим вильнюсским метро.

Мартовский снег

Если снег хочет от меня хотя бы христианской любви (и милосердия), ему следует идти только в марте. Мартовский снег мне по-человечески понятен: зима, уходя, имеет право хлопнуть дверью. И пусть себе хлопает, лишь бы шла уже.

В детстве у меня была книжка с картинками, где процесс смены сезонов был развернут в крупномасштабную драму, там действовали братья-месяцы, не все, а только Март, Апрель и Май и еще почему-то Зима и Весна, которые были не суммой месяцев, а отдельными персонажами.