Одна история

Хотя (или, точнее сказать, поскольку) он не ожидал, да и не желал какой-либо окончательной привязанности, его невольно влекло к разным публичным проявлениям одиночества. Он просматривал частные объявления, «доверительные» колонки, телепередачи для желающих познакомиться и те газетные рубрики, где описывалось, как двое встречаются за ужином, оценивают друг друга по десятибалльной шкале, выносят на всеобщий суд свои или чужие застольные промахи, а под конец отвечают (или не отвечают) на вопрос: дошло ли у них дело до поцелуев. Чаще всего сообщалось: «По-быстрому обнялись» или «Только в щечку». Парни самодовольно отвечали: «Джентльмен не болтает лишнего». В этом чувствовалась претензия на искушенность, но вместе с тем сквозило заметное низкопоклонство: как подсказывал его опыт, «джентльмены» ничем не отличались от других бахвалов-самцов. Тем не менее он со смешанным чувством теплоты и скепсиса отслеживал эти отважные, но осмотрительные сердечные экспедиции. Надеялся, что хоть кому-нибудь из этих незнакомцев повезет, хотя и не обольщался. «Джентльмен не болтает лишнего». Что ж, изредка это могло соответствовать истине.

* * *

Например, дядя Хамфри, вонявший спиртным и сигарами, зашел в спальню к Сьюзен и продемонстрировал «французский поцелуй», а потом каждый год требовал повторения. Можно не сомневаться: дядя Хамф «не болтал лишнего». Но от этого не становился «джентльменом» – как раз наоборот. Из-за похотливости дяди Хамфа Сьюзен утратила веру в жизнь после жизни. Как еще повлияли на нее дядюшкины выходки? С такого расстояния уже не определить. И он выкинул из головы этого давно умершего субъекта.

* * *

Куда приятнее было вспоминать Джоан. Жаль, что он не знал ее многообещающей теннисисткой и не ведал, как она покатилась по наклонной плоскости, а потом дошла до положения содержанки. Мужчина, который ее содержал, а потом просто выгнал, тоже был «джентльменом»? Сьюзен не называла его имени, установить которое уже не представлялось возможным.

Мысли о Джоан вызвали у него улыбку. Он вспомнил ее «пустолаек» и старую собаку Сивиллу породы золотистый ретривер. Кто из них умер раньше, Джоан или Сивилла? Джоан наказала ему прислать венок. Но на чьи похороны – не уточнила. Каждый раз, когда у него возникало желание завести собаку, он вспоминал голос Джоан, предупреждающий о том, что собаки умирают, пока ты жив. Собаку он так и не завел. И не полюбил ни кроссворды, ни джин.

* * *

«Паренек, ты занят день-деньской» – этой песенкой она зачастую встречала его, когда он заходил к ней в гости, наездами бывая дома.

Но порой он слышал другое:

Хлоп-хлоп, вот и Чарли.
Хлоп-хлоп, здравствуй, Чарли.
Хлоп-хлоп, Чарли в гости к нам.[16]

Марта, к твоему вящему удивлению, никогда не возражает против твоих визитов и не просит денег. Она сама ухаживает за матерью, лишь изредка нанимая сиделку. Такое впечатление, что муж Марты неплохо преуспевает в… в своем бизнесе. Она ведь говорила тебе, в каком именно бизнесе он подвизается, а задавать повторные вопросы неловко.

От одного твоего посещения до другого память у Сьюзен сдает. Краткосрочная память ушла давно, а долгосрочная становится нечеткой, как выцветшая рукопись, откуда угасающий мозг иногда способен извлекать законченные, но бессвязные фразы. На поверхность часто всплывают песни и слоганы, услышанные много лет назад.

Санни Джим – чемпион,
Вот что ест на завтрак он.

Какой-то рекламный слоган сухих завтраков – откуда: из ее детства? Из детства ее детей? У тебя в родительском доме предпочитали хлопья «Витабикс».

Она давно не пьет; даже забыла, что когда-то пила. Кажется, она знает, что ты для нее много значишь (или значил), но не помнит, что когда-то любила тебя, а ты любил ее. Разум ее находится в удручающем состоянии, но настроение до странного стабильно. Вся паника и смятение давно из нее вышли. Ее не выбивает из колеи ни твое появление, ни твой уход. Она ведет себя порой насмешливо, осуждая других, всегда немного самодовольно, будто ты не почувствуешь последствий. Ты от этого мучаешься и стараешься не поддаться искушению поверить, что ты сам это заслужил.

– Это грязный потаскун, – говорит она санитарке притворным шепотом. – Я могу такое о нем порассказать – у вас волосы дыбом встанут.

Санитарка смотрит на тебя, а ты пожимаешь плечами и улыбаешься, словно говоря: «Что поделать, грустно, правда?» – и осознаешь, что даже сейчас ты ее предаешь, даже в этой ее новой и последней крайности. Потому что она действительно может порассказать санитарке кое-что о тебе и у той действительно волосы встанут дыбом.

Ты помнишь, как она говорила, будто не боится смерти и только лишь хотела бы узнать, что будет после. Но теперь у нее почти не осталось прошлого, а о будущем нет ни единой идеи – в прямом смысле. От нее остался только призрак на потертом экране ее памяти, и тот воспринимается ею как подарок.

– Вы – отработанное поколение.

– Перед смертью придется съесть горсть земли.