Одна из тридцати пяти

— Милорд, а у вас нет другого вина?

— Другого? — переспросил он, вдруг оказываясь ближе. — А чем тебе не нравится это?

— Оно, кажется, прокисло.

Он вдруг присел передо мной на корточки, и наши лица оказались напротив. Более страшного, панически жуткого и долгого момента, никогда не было в моей жизни.

— Пей! — приказал Райт, указывая на мою трясущуюся руку, сжимающую бокал.

И — чтобы было понятно — альтернативы у меня не было.

— Милорд…

— Пей, Джина. Не испытывай мое терпение.

— Вы же знаете, что это за вино, — разом лишившись голоса, проговорила я.

— Каберне Совиньон, урожая девятьсот тридцать пятого года, конечно, — усмехнулся он. — Пей.

— Лорд Берингер, вы не можете заставлять меня пить это, — сипло пролепетала я, уловив изменение выражения пугающих темных глаз.

— И почему?

— В вине снотворное, и вы об этом прекрасно знаете.

Он долго смотрел на меня, пристально, изучающе, обжигающе. Мое лицо пылало. Я нервно покусывала нижнюю губу, пока он вдруг не схватил бокал поверх моей руки обеими ладонями. Я ощутила тепло его прикосновения, такого же опаляющего, как и его взор.

— Милорд, — лишь тихо всхлипнула, наблюдая, как он подносит бокал ко рту и пьет.

Получается, что моя рука еще зажата в его ладонях. И все, что происходит безумно волнительно и откровенно пугающе.

— Нет, — усмехнулся Райт, — не прокисло.

Я готова потерять сознание от всего: его близости, ужаса, момента чертовой истины.

— Не хочешь рассказать правду? А, Джина? — его нахальная рука сдернула с меня парик и шляпку. Бессчетное количество шпилек обрушилось на пол. Я вздрогнула, а Райт улыбнулся. — От начала и до конца. Я весь внимание.

Биение сердца оглушало, приводя меня в смятение. Я понимала, что Райт не просто пытается разоблачить меня, он играет, и эта игра доставляет ему удовольствие.

— Вы не оставили мне выбора, — ответила сдавлено, будто каждое слово давалось мне с трудом. Впрочем, так оно и было. — Что я еще могла сделать, чтобы избавиться от Эдмунда?

— Избавиться? — Райт хладнокровно потянул за колючку, запутавшуюся в моих волосах.

Это было больно, но я даже не посмела возмутиться.

— В переносном смысле, — ответила на невысказанный вопрос, — я хотела его усыпить, чтобы он ко мне не прикоснулся.

— В вине было столько снотворного, что он уснул бы навеки, — шепот Райта раздражал мой слух, заставлял ерзать, заливаться горячим румянцем.

— Откуда мне знать, сколько нужно этого порошка на целую бутылку?

— Ты могла убить его, — мужчина вдруг взял меня за руку, и я спасовала — дрогнула и прокусила губу.

Он потянул за порванную на ладони перчатку. Отбросив ее в сторону, Райт рассмотрел ссадину, подул.

— Я говорю правду… боже, что вы делаете?

Он вскинул глаза.

— А на что это похоже, Джина? — спросил совершенно серьезно. — Явно не пытаю тебя. Или ты считаешь наоборот?

Да, считаю. Это самая жестокая пытка из всех, что он мог придумать. Ни один мужчина не снимал с меня перчаток. Я никогда не чувствовала ничего подобного… никогда не чувствовала прикосновений, от которых хотелось бежать на край света.

— Милорд, вы…

Он снова подул на мою руку, затем провел по ссадине кончиками пальцев.

— … чего вы хотите?

Его взгляд был слишком красноречив. Чего он хотел? Во-первых, моего полного подчинения, покорности, страха и ужаса. Настоящего преклонения. Во-вторых, меня… целиком и без остатка.

— Запомни, Джина из рода эль-Берссо, — проговорил мужчина, поднимаясь и заставляя меня встать, — больше никаких фокусов. И держись от меня подальше. Запомнила?

Неуверенный кивок.

Райт подвел меня к двери, распахнул ее.

— И хорошего тебе дня, — ехидно произнес он, всучив мне парик и шляпку.

Дверь захлопнулась перед моим носом, и я поняла, что проиграла очередное сражение.

ГЛАВА 6

Каждый новый день во дворце начинался одинаково. Сперва на башнях перекрикивалась стража, а на кухнях начиналась суета. Назойливые солнечные лучи неторопливо проникали в нашу с Элиной комнату, а за окном принимался за дело садовник, работая ножницами. Но лишь до поры до времени, ибо с каждым днем процедура пробуждения претенденток усложнялась. Несколько гувернанток и камеристка проникали в нашу обитель, ненавязчиво передвигаясь по комнате, гремя кувшинами, тазами и подносами, и мы уже не были предоставлены сами себе, как раньше. А причиной этому был особый придворный церемониал, соблюдавшийся на протяжении нескольких веков.

— Доброе утро, дамы! — голос леди Ингрэм был сухим и безучастным.

Скажу больше, эта леди была в тысячу раз хуже мадам Жизель, которая хотя бы умела улыбаться.

В обязанности Мэг Ингрэм входило распахивать шторы, впуская ослепляющий свет, поворачиваться к нам и говорить с предельной строгостью:

— Вам надлежит привести себя в порядок и спуститься в столовую комнату к девяти часам.

В это время три горничных замирали кто где и приседали в реверансе, выражая нам почтение.

Элина вскакивала на ноги, чтобы подобрать мне подходящий наряд.