Одна маленькая правда

Собаки прятались в подворотнях, поджимая хвосты, тихонько скулили от холода, а когда привязывались к прохожему, в надежде найти себе приют и хозяина, тут же становились его обедом. Коты были немного умней. Они проскальзывали в дом сквозь дымоход и, беззвучно проходя по старым половицам, усаживались в углу у потрескавшейся печи, пока нечаянно не опалили себе хвост и громким воплем не привлекли внимание хозяев. Все друзья человека когда-нибудь становились его едой, а человек постепенно превращался в зверя.

Старый дом

Дом, покрытый темно-зеленой краской, стоял на окраине города, в том месте, где теперь уже поднялись деревья и тянулась к солнцу молодая трава. Стены его облупились так, что о прежнем его цвете можно было узнать лишь из достоверных рассказов его старого хозяина – Павла Петровича Савина, а о самом Павле Петровиче из страшных воспоминаний сорок второго года.

Уже третье колено Савиных, в лице Павла Петровича, жило в этом неправильно построенном сооружении. Множество входов и выходов и неотапливаемых веранд делали проживание в доме, как минимум, не очень удобным. Второй этаж не отапливался никогда, так как печка на нем выглядела не лучше сваленных в кучу кирпичей, поэтому, в полном своем величии был именован "Летним гнездом". Дом чудом уцелел в военные годы, его не трогали ни бомбы, ни снаряды.

Наверху жила беременная женщина, муж ее был на фронте. Очень часто она отказывалась спускаться вниз, к печи, и с ног до головы куталась в свитера и шубы. А в те редкие случаи, когда она спускалась, хозяева все равно не слышали от нее ни звука, а сама она, в телогрейке и валенках, забивалась куда-нибудь в угол, вечно растрепанная и с осунувшимся лицом.

Оставшуюся комнату нижнего этажа занимал Лев Дубай. Старики постоянно его о чем-нибудь спрашивали, им все было интересно, и так как у Дубая не было друзей, то он все рассказывал именно им. Так Савины узнали, что Лев детдомовский, родителей своих не знает и не помнит.

Со временем дом обветшал, со стен осыпалась штукатурка. Большую печь зимой протопить было трудно, поэтому топили «буржуйку», она стояла в центре небольшой комнаты. Сначала все по очереди ходили за дровами, но когда уже не было сил далеко идти, стали топить мебелью.

Внутри было очень темно – забитые фанерой окна совсем не пропускали редкий солнечный свет. Фитилек на столе кухни создавал крошечный кружок света, превращая полный мрак в более приятный полумрак.

В доме

Перед Павлом Петровичем лежала раскрытая книга. Она называлась «О собаках и людях», старик читал ее вслух каждый вечер, иногда передавая свои обязанности жене. Это было их маленькой традицией, вроде сказок перед сном.

«О собаках и людях» была небольшим сборником рассказов и выдержек из статей о добре и зле, чести и бесчестии и прочих нравоучительных историй. Отчасти, литература, на которой строилось воспитание личности, если, конечно, эта личность хоть что-нибудь поймет в таких заумных формулировках. Некоторые рассказы вызывали у Льва интерес, и иногда он просил прочитать еще, но были и те, что нагоняли смертную скуку и клонили в сон. В такие минуты он осторожно поглядывал на лежащую в углу скрипку, но так и не решался на ней заиграть.

Стоит заметить, что не играл он уже очень давно. Мелодии не давались музыканту, ускользали и прятались в темных закоулках сознания, а смычок зачастую просто вываливался из рук. «Подводишь меня старуха, – огорчался мужчина и откладывал свой инструмент, – и что с тобой стало?». Но скрипка отвечала на это загадочным молчанием.

***

Лев таращился на раскрытую книгу, оставленную на столе стариком, на множество строчек и символов, и вдруг его взгляд переметнулся на небольшой столбец внизу страницы.

– Читаешь? – Павел Савин подошел незаметно. – Интересно?

– Нет, просто смотрю.

– А что же? Ты можешь взять ее почитать, я не против.

– Я не умею читать.

Старичок облокотился на стол, скорчив неподдающееся описанию лицо, и принялся хмыкать, как обычно, в знак того, что над чем-то думает. Лоб его ненадолго покрылся морщинами, и лицо приняло очень грозный и сердитый вид.

– То есть, как? Совсем не умеешь? – Наконец спросил он.

– Совсем. – Согласился Дубай. – Скажите мне, что здесь написано? – Он указал на столбец, явно выделяющийся из всего печатного массива.

– Здесь? – Павел Петрович поправил очки и согнулся еще больше над столешницей, как бугристый утес над ровным полем и, запинаясь, прочитал:

Собака виляла хвостом.

В глазах ее – радостный блеск.

Собака гонялась за старым котом.

Увидит – облает, догонит – съест.

Собакой правил инстинкт.

Собака стояла на задних лапах,

Когда ей давали обломок кости,

И хвост вилял собакой.

– Что это значит?

– Что-то вроде того, что мы должны делать то, чего сами хотим, а не то, что нам положено.

– А чего Вы хотите?

– Ну, сейчас, например, я хочу спать.

– И разве Вам не положено?