Одна на краю света

Каяк имеет длину 3,65 м, максимальную ширину — 0,6 м и максимальную высоту — 0,3 м. Основной груз в каяке лежит в кормовой части, т. к. половину носовой части занимают ноги каякера. Я считаю, что лодка моя довольно вместительная и люблю похвастаться тем, что в ее корму свободно влезает гитара (правда, не самая большая из существующих на свете, на чем я обычно уже не акцентирую внимание).

Весь продольный набор каяка разбирается на четыре равные по длине части около 90 см длиной. «Шкура» легко складывается, баллоны сворачиваются в 2 маленьких компактных рулончика. Все это дает возможность легко переносить и перевозить судно в разобранном виде.

Итак, каяк мой легкий и вместительный, непотопляемый и просто транспортируется, что дает независимость. Но, главное, каяк дарит мне ощущение полета. Каяк помогает мне сливаться со стремительным потоком бурной реки, чувствовать ее характер. Он дарит мне ощущение легкости и свободы.

Одиночный сплав по речкам очень увлекателен сам по себе. Лично меня он приводит в восторг. Уверенность в себе, в своем мастерстве каякера позволяет при любой возможности, не попадая в зависимость от компании, хватать легкий каяк и отправляться на реку, получая удовольствие от сплава с преодолением препятствий и от встречи с природой.

А весенний сплав по половодной речке, когда мутный поток несет тебя через затопленные деревья и кусты, осыпающиеся пыльцой, когда прозрачный лес пронизан светом и синим небом, когда на освобождающихся от снега солнечных теплых склонах появляются сплошные ковры хрупких разноцветных подснежников, когда величественный хор птиц не смолкает даже днем, отовсюду слышится бормотание тетеревов и урчание лягушек, когда можно проплыть в таких местах, где летом легко перепрыгнуть с берега на берег! В эти быстротечные ясные дни весны невозможно усидеть в городе. И я не представляю себе наступление весны без сплава.

Перед прохождением сложного порога, который осматриваешь с берега, нередко возникает легкий мандраж. Но как только я сажусь в каяк, ко мне возвращается спокойствие и уверенность. Я распираю ноги в упорах, натягиваю фартук и становлюсь единым целым с моим корабликом. Как лошадь чувствует настроение седока, так и каяк способен выполнять любые трюки, на которые настроится его хозяин. Я верю в надежность моего каяка, и он не подводил меня.

В моем каяке я чувствую себя комфортно и могу долго сидеть в нем, не чувствуя усталости, мне не составляет труда между основным делом — греблей — ловить рыбу спиннингом и вытаскивать больших рыбин, подцепляя их подсачеком, ведь все снасти всегда под рукой на носу лодки под веревочной обвязкой.

От воды меня отделяет лишь тонкая «шкура» каяка, и удары о камни всегда заставляют сжиматься мое сердце — не повредился ли мой конь. Я всегда забочусь о каяке: убираю с жаркого солнца, чтобы не раздулись и не лопнули баллоны, поддуваю в них воздух перед спуском на воду и периодически в течение сплава, чтобы «шкура» всегда была натянута и хорошо скользила. На Чукотке я даже не оставляла каяк у воды, а приносила его поближе к палатке. Как-то спокойнее, когда он рядом…

Каркас каяка, его внутренний скелет, был сделан из моей первой байдарки, промышленного «Тайменя»-двойки. Вернее, от «Тайменя» были использованы только прямые дюралюминиевые трубы, которые пошли на изготовление продольного набора каркаса. Его для меня сделали мои друзья Серега Булычев и Саша Чуркин.

Шпангоуты же (поперечные элементы каркаса) я сгибала сама. Однако, сделаны они были из гимнастических обручей (в 1994 году еще были некоторые проблемы с добыванием необходимых труб, продольный набор некоторые умельцы делали, например, из лыжных палок).

Труба обручей была слишком мягкой и вскоре, на различных падунах, в мощных струях порогов, я поломала поочередно почти все дуги шпангоутов. (То, что я могу делать их своими руками, снимало с меня чрезмерный страх за повреждение судна и давало большую раскованность в порогах.) Для их починки в походных условиях мы прибегали к различным ухищрениям — подыскивали ветви жесткого можжевельника, повторяющие изгибы шпангоута, накладывали деревянные шины, распирали кильсон и мидельвейс (части продольного набора) деревянными чурбачками или (на скорую руку) котлами, если они подходили по высоте. Дома я планомерно меняла сломанные дуги на новые, сделанные из более жестких труб, и к путешествию по Чукотке от первоначальных шпангоутов осталась лишь одна нижняя дуга первого шпангоута.

Кильсон мой также ломался, заменялся новой трубой, чинился, терял идеальную прямизну, чуть загибался к носу винтом. Стрингеры и привальники (части продольного набора) были погнуты и выпрямлены, еще когда служили каркасом «Тайменю», путь которого, как и каяка, был тернист. В «шкуре» каяка они также терпели крушения, гнулись, но не ломались, мы выпрямляли их непосредственно на маршруте, раскаляя в пламени костра, гнули на коленке или используя стволы деревьев в качестве рычага. Трубки были закопченными, не идеально ровными, со вмятинами, но проверенными, боевыми, надежными.