Одна на краю света

Лишь на следующий день река становится настолько мелкой, что я иду вдоль нее, ни разу не залезая в каяк для переправы, перехожу речку, где хочется. Начались почти сплошные порожки — крутые горки, усеянные неокатанными острыми камнями, между которыми проводить каяк становится все сложнее. Все чаще и чаще с трудом тащу загруженный каяк за собой на короткой лямке прямо по дну мелководных проток. Как там «шкура», выдержит ли?

Наконец, вытаскиваю каяк на берег, собираю рюкзак, оставляю здесь мою лодочку с дальним кормовым гермомешком внутри и отправляюсь пешком к перевалу на Уэленейвеем, приток Танюрера. До перевала, по моим подсчетам, оставалось 15–17 километров. Планирую за оставшиеся полдня дойти до последних кустов под перевалом, поставить там палатку, а на следующий день вернуться за каяком. На всякий случай захватываю с собой один из газовых баллонов.

Ходить туда-сюда «челноком» короткими переходами мне не понравилось. Психологически это очень трудно — кажется, очень медленно продвигаешься. А так, с одним рюкзаком идешь и идешь все дальше и дальше. Да и дорогу разведываю — я же не знаю, придется мне разбирать каяк или смогу провезти и пронести его, не разбирая.

Узкая долина речки довольно ровная, галечная, поросшая невысокими кустами ивы, особо не затрудняющими движение. Между ними кое-где встречаются сухие узенькие проходы, этакие выложенные плоской галькой коридорчики-тоннели. У каяка я почему-то оставила накомарник, а ветер в долинке дует в спину, и комары досаждают мне.

Выхожу на тундровый склон, местами болотистые кочки затрудняют движение, а местами под ногами пружинит плотный жесткий ковер низких кустарничков. Смотрю — под склоном недавно растаял снежник, трава такая пожухлая, рыжая. А выше еще кое-где лежит снег на склонах. А вдруг мое длинное озеро, что на пути к Танюреру, будет подо льдом?

Долинка все загибает и загибает на восток. Подъем очень пологий, но идти мне все же нелегко, через каждые полчаса присаживаюсь отдыхать, смотрю по сторонам. На обед варю полпакетика супа — хариуса в речке уже не поймать, думаю я, слишком мелко. Съедаю две дольки шоколада.

Передо мной возвышается сглаженный хребет. Каменистые голые пологие вершины. «Перевал должен открыться за поворотом», — думаю я. Заворачиваю, заворачиваю за поворот, жду, когда же, наконец, увижу галочку перевала. Почему-то мне казалось, что перевал будет выглядеть именно галочкой, треугольным вырезом-понижением в этом простирающемся впереди нескончаемом хребте.

В долине солнца уже не было, казалось, пора вставать на ночлег. Но впереди, вдоль русла измельчавшей речки, еще растут кусты. Уговариваю себя пройти еще немного. Вижу травянистую лужайку на ровной полочке склона, цветущий горец. Все, здесь встаю. Поднимаюсь от реки и сразу впереди в полукилометре вижу: палатки, люди, вездеход!

Какой восторг охватывает меня! Несказанный прилив сил гонит меня вперед. Еще бы! Уже 11 дней как я не встречаю не то что людей, а даже медведей. А тут геологи!

Поднимаюсь от реки на ровную тундровую террасу, к стоянке, и оказываюсь в окружении дюжины ребятишек и мужчин. Да это же чукчи — оленеводы! «Настоящие люди», чаучи! Единственная среди них женщина чукчанка жарила лепешки на костре из ивовых веток. У всех, даже самых маленьких, на поясах висели ножи. Некоторые обитатели стоянки были закопчены до черноты.

Я в своей успевшей испачкаться брезентовой штормовке и военных камуфляжных штанах, с обветрившейся покрасневшей физиономией мало чем отличалась от аборигенов. Ведь брезент сегодня является основным материалом, из которого шьется летняя рабочая одежда чукчей. Оленеводы были облачены кто в обычные геологические штормовки, кто в камлейки — этакие расширяющиеся книзу глухие спереди балахоны-штормовки. Снизу — либо солдатские штаны, либо самодельные брезентовые, либо суконные.

Молчаливый вопрос стоял в глазах окружающих: кто я, откуда?

— Здравствуйте, я путешественница, иду от Канчалана! — мои глаза сверкают от счастья.

— Что-то вездехода вроде не слышно, — замечает кто-то.

— Пешком иду, внизу еще лодка лежит, по реке на лодке поднималась, — объясняю я. Мы знакомимся.

Оказывается, я попала к оленеводам 4-ой канчаланской бригады. Они прикочевали с верха долины, как раз через предстоящий мне перевал, и теперь встали лагерем у первых дров — высоких кустов ив — а завтра направляются вниз по Горностайной. Стадо к ним пока еще не подошло. Удивляюсь, что у них нет яранг, а всего две небольшие брезентовые палатки. Однако оказывается, что пастухи-оленеводы значительную часть своей жизни проводят в кочевьях, и летом, перемещаясь в день за стадом на 10–12 километров, каждый раз ставят обычные двускатные, выбеленные ярким солнцем брезентовые палатки. Здесь на стоянке одна палатка была сферическая, на металлических каркасных дугах — предмет американской гуманитарной помощи. Зимой же, сказали мне, используются теплые палатки, сшитые из меховых оленьих шкур, а реже — миниатюрные яранги.