Одна на миллион

– Насчет доброй воли вопрос спорный. Если бы Баранова не захотела у нас работать, я бы ее не заставил. Знаете, я сам обеспокоен ее молчанием. Мне показалось, что Маша подает большие надежды, я ознакомился с ее дипломной публикацией о состоянии исторических памятников в Тарасове. Очень остро, даже чересчур колко... Но здоровое общество перенесет любую нездоровую критику. – Шиянов снова засмеялся, но уже без особого энтузиазма. – Заполучить в штат такую талантливую журналистку – это для нас была бы большая честь. Она с такой радостью согласилась взяться за работу, и, заметьте, это в разгар-то отпускного сезона! Скажу вам больше, у нас с сектором криминала вечные проблемы. Не задерживаются там люди, на это ведь особый талант нужен, а в Барановой я сразу увидел особую хватку... Я был почти уверен, что она справится... Маша взялась за дело с творческим рвением. Я даже стал думать о том, как бы деликатнее сказать Гене Дмитриеву, чтобы он уволился по собственному желанию...

– Подождите, у меня совсем другие сведения! Маша хотела писать о культуре и надеялась, что через два месяца, когда журналистка из этого сектора уйдет в декретный отпуск, она займет ее место. А испытательному сроку с «криминальным уклоном» она совершенно не обрадовалась. Она просто-напросто боялась писать на эти темы, дабы не повторить печальную участь Дмитриева. Тем не менее Маша взялась за работу, надеясь, что эта пытка только на два месяца испытательного срока, а дальше ее перебросят на культуру...

– Да, виноват, я не сказал Барановой всей правды, – чистосердечно признался Шиянов и снова стал что-то жевать, поэтому все последующие фразы он говорил, причмокивая и сводя на нет всю прелесть тембра своего голоса: – Думал, криминал ее увлечет, и она про культуру сама писать не захочет. Признаюсь, у меня уже есть человек на место Леночки Ваниной. А что касается Гены Дмитриева, то я вас не совсем понял... Что вы там про его печальную участь сказали?

– Мне известно, что, занимаясь каким-то журналистским расследованием, Геннадий влез так глубоко, что получил черепно-мозговую травму и находится теперь в больнице...

– Кто вам это сказал? – искренно удивился Шиянов.

– Как ни странно, но сама Баранова. Естественно, до своего исчезновения.

– Ну это девочки наши, наверное, так над Машенькой подшутили! Никакой черепно-мозговой травмы у Дмитриева нет и не было, хотя с головой у него действительно не все в порядке. У него, знаете ли, запой... Если бы Дмитриев не дружил с зеленым змием, цены бы ему не было, а так... Значит, вы говорите, что Баранова пропала?

– Да. Так оно и есть.

– Это нехорошо. У меня на нее такие виды имелись, такие виды...

– Ну так вы вспомнили, какие темы еще дали Барановой в разработку?

– Темы? – переспросил Сергей Маркович и стал обшаривать глазами кабинет. Наверное, искал, чем бы еще скормиться. – Ну я сказал, что неплохо было бы про нечистоплотность гаишников написать. Но Маша машину не водила, поэтому ее эта проблема не зацепила, не то что поддельная водка...

– А чем же ее поддельная водка зацепила?

– Не знаю. Просто злободневный вопрос...

– Ладно, а какие еще темы вы предлагали ей осветить?

– Так сразу и не вспомнишь...

– Сергей Маркович, вы уж как-нибудь поднапрягитесь.

Шиянов стал лихорадочно листать перекидной календарь. Он действительно внутренне напрягся, потому что его лицо стало лосниться от пота, только коэффициент полезного действия оказался равным нулю.

– Нет, знаете ли, не припомню.

– Очень жаль. Вот вам моя визитка, если что-то вспомните, то позвоните. – Я встала и направилась к двери.

– Подождите, а как же интервью? Я попрошу Леночку, чтобы она сварила нам кофе. Я сам у вас интервью и возьму. У меня в голове уже план нашей беседы выстроился.

«Странно, а я думала, что у тебя в голове только планы воображаемых пиров выстраиваются», – подумала я про себя, а вслух сказала:

– Сергей Маркович, не принимайте мой отказ близко к сердцу, – я поймала себя на мысли, что хотела сказать «близко к желудку», – но я принципиально никому интервью не даю.

– Жаль, очень жаль.

«Ничего, ты утешишь себя чем-нибудь съестным», – подумала я и вышла из кабинета.

Часы на стене в приемной показывали шестнадцать часов сорок минут. До встречи с Кириллом Одинцовским оставалось минут двадцать.

Молодой человек был очень пунктуален. Закончив работу в семнадцать ноль-ноль, он уже через минуту открыл дверцу моей «девятки» и спросил:

– Татьяна Александровна, можно?

– Да, конечно, Кирилл, присаживайся.

– Скажите, о Машке есть какие-нибудь сведения? – взволнованно спросил он.

– К сожалению, нет, – ответила я, разглядывая Кирюшу.

Он был альбиносом – голубые глаза, светлые волосы, даже брови и ресницы белесые. Такие экземплярчики встречаются нечасто.

– Это я во всем виноват! – заявил Кирилл. – Надо было отговорить ее от этих журналистских расследований. Но Машка такая упрямая...

– Да, я знаю, что ее характер не подарок, но в чем твоя вина?

– Ну я... – замялся молодой человек, – мне не надо было... Ну, в общем, я не знаю, как вам сказать...

– Кирилл, ты расскажи, пожалуйста, все с самого начала.