Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

Про танцы. В общем, танцевала я для заработка, но не только — наверное, тоже «притянула» судьбу. С детства выдумывала танцы, даже танцы деревьев. Вот ночью елки так танцуют в лесу, а дубы — эдак… Но, конечно, не очень-то нравилось танцевать, когда приходилось почти насильно…

О стихах Перелешина. Конечно, я считаю его большим поэтом. Некоторые находят, что у него блестящая техника, но недостаточно чувства. Я сужу по его лучшим стихам: там чувства сколько угодно. Но он писал так много — ведь писал как дышал, наверное, думал в рифму. Поэтому невозможно было все переживать, вот и получалось как упражнения. Кроме того, в последние годы у Перелешина часто появлялись стихи, неприятно подернутые желчью. Тем, кому не приходилось огрызаться всю жизнь, — трудно это принять. Я знала его отзывчивым, тактичным и до мелочности честным. И была в нем доброта и нежность. А также большое чувство юмора, которое, надо сказать, часто вводило его в искушение. Он мог съязвить и даже прибавить ради шутки, не считаясь, основана она на действительности или на его смешливом воображении. Меня он не обижал, но тоже ерундил немного. Например, написал о том, что Нина Мокринская и я были влюблены в одного француза. Но сколько мы ни старались, не смогли припомнить, о ком это могла быть речь.

19 января 1995. Иссанжо

Дорогой Юрий Владимирович!

Теперь у меня случился было «вихрь жизни»: приезжали гости. Последнюю гостью из Ташкента проводила в Париж и там не­много помоталась с ней по знаменитым местам. Вернулась только к французскому Рождеству… и засела под лавинами снега и поздравительных писем.

…Осенью я наговорила о Харбине и Чураевке для радио Би-би-си… Вас интересует Лев Гроссе. Я его хорошо знала. Если смогу (по времени и по выбору моих о нем воспоминаний) — то напишу… Моя память часто больше удерживает пустяки, может быть, поэтому она больше пригодна для поэзии, чем для серьезной «писанины». Я всегда вела дневники, большая часть которых пропала в Корее и в Шанхае, но они, я думаю, очень слабо отражали происходящие события, важнее было описать закат или какое-нибудь чувство… О людях, которые произвели на меня впечатление, запоминала, какой цвет они любят или какую музыку, но никогда не знала, что они делают, где служат и т.д.

О Н.К. Рерихе [135]я помню только, что он сказал что-то, что полагается, когда Алексей Ачаир представил меня: «Вот это наша будущая художница». Запомнила, что лицо Рериха было немного странным: очень гладкое, бледно-желтоватое, как воск, слегка восточное. Не помню, как он был одет, но не в костюме, как все люди. Это все. Потом я читала о нем. И то, что он написал. Кажется, Ачаир. Рерих и Гребенщиков были «одного толку» и переписывались. Однажды Ачаир сказал мне, что Рерих (или Гребенщиков?) написал про меня: «Вижу в этой девочке много света». Это по поводу чего-то, что я написала.

(Запомнилось — лестно, — но только вот ничего особенно светлого не получилось.) Позднее, уже в Шанхае, я написала Рериху просьбу взять меня в экспедицию [136].

Еще позднее, тоже в Шанхае, я посещала кружок, который можно было считать кружком рериховцев, возглавлявшийся художником Владимиром Болгарским [137].

В Индии я была раза два у сына Рериха, около Бангалора, в очень ухоженном, полном цветов коттедже. Видно, его красивая жена была и хорошей хозяйкой. Не знаю, продолжал ли сын Рериха учение своего отца, но в его большой студии было много картин, очень похожих на отцовские. Мне запомнился еще случай: я встретила их в ресторане и удивилась, что они ели мясо (в группе шанхайских рериховцев мясо — ни-ни!). Святослав Николаевич сказал на это, что «да… хорошо воздерживаться… когда это можно».

Почему им было нельзя — я не спросила…

В.Ф. Перелешину

15 июня 1969. Таити

Дорогой Валерий, спасибо за скорый ответ и за прощение моего корреспондентского греха. Не надо, дорогой друг, сердиться. Это правда, — мы все друг друга любим еще с юности, и если не пишем, то это не просто небрежность. Не забудьте также, что я — женщина и мне труднее. Нам нужно разбрасываться на тысячу мелочей: кухня, дом, платья (не улыбайтесь, тоже нужно, от театра даже в семейной жизни нет спасенья), а у меня еще сад без садовника (и почти без воды — плохо идет), а хочется ведь жить не только этим, а так же, как и Вам, — и почитать, и пописать, и подумать. И главное, не остаться в полном одиночестве, растеряв своих дорогах людей.