Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

Шел 12-й час ночи. Я поручаю управляющему и метранпажу или найти наконец соответствующую, безопасную бумагу, или переверстать или даже вовсе убрать объявления. А меня они отпускают до пяти утра домой. Поспать хоть два-три часа. В пять я приду, проверю и благословлю в печать. Так оно и было бы…

Но только в пять часов я не пришел в редакцию.

Я никогда больше в нее не пришел.

В 2 часа ночи около моей квартиры раздался топот солдат и показались черные тени фуражек на оконных занавесках.

В ту ночь я расстался с женой. Снова мы увиделись с ней лишь через 28 лет, а вновь соединиться смогли только в конце 1975 года — через 30 лет.

Так умер «Рубеж». Набранный номер не был отпечатан. Журналу, оказалось, не суждено было стать советским <…>. Как и автору этих строк <…>.

Сергей Яворский. Австралия

Н. М. Крук

26 декабря 1997. Сидней (Австралия)

Дорогая Лашенька,

Перечла странички твоих писем — апрель, июль, ноябрь — боюсь, что где-то плавает одна страничка, но того, что перечла — достаточно: я с тобой, в доме, где растворяется время в работе и добрых намерениях и недовольстве собой (точно как у меня), в Париже с Герра и Петровым, в твоих воспоминаниях о поездках и встречах «во времена оны». Знаешь, я понимаю Линника и всех остальных, желающих восстановить твое, наше прошлое — им это интересно не только как материал (это, конечно, тоже), но и как утонувшая Атлантида, и все это в ретроспективе плюс экзотика твоей жизни!..

Но оттого, что наступила старость,
Чему и тело иногда не верит,
Что времени осталось капля, малость,
А сердце бредит…

А дальше что? И вообще, как это выразить? Стихи возникают редко, но вдруг, именно от солнца, либо музыки, либо просто мгновенного удовлетворения «в собственной коже» возникает теплое и неплохое стихотворение <…>.

Печатаю на столе в столовой и за этим же столом Фимка [169]строчит шахматную статью, заказанную ему журналом в Израиле. В духовке жарится моя курчонка <…>. За завтраком слушали присланную мне Штейном магнитофонную запись — он регулярно выступает по радио с литературной программой. Хочет узнать мое мнение — программа о дальневосточных, а вернее, о русских поэтах Харбина и Шанхая. Выступает он с пафосом, и, хотя явно эрудирован и предан русской поэзии, мне кажется, у него своего рода «прогумилевская предвзятость». Можно ли так выразиться? Он пишет о колоссальном влиянии Гумилева на харбинских поэтов, а затем цитирует Щеголева, написавшего, что если бы Гумилев стал врагом России (подразумевая войну с Германией), то «не надо нам и Гумилева», а также Мэри Крузенштерн, написавшую, что. хотя она еще хранит Гумилева, — ей ближе Симонов [170]. Штейн называет это предательством и говорит, что Мэри была наказана Музой, ибо после этого стихотворения и до предсмертного, продиктованного Мэри Визи стихотворения, посвященного польской прабабушке, она не писала ни одной строчки… Правда ли это?

Считаю, что он не прав — многие искренне болели за свою родину <…>.

Под конец. Рассмешить? Огорчить? Помнишь, у нас есть деревянный альбом с джонкой и иероглифами? Он полон старых фото: твоей свадьбы, нас у тебя в Ханчжоу… Так вот, порвались кожаные скрепы, и мы отнесли его поправить сапожнику. Сапожник из армян, с большими сентиментальными глазами, возвращая нам альбом, он признался, что посмотрел его. Открыл первую страницу (мы с Фимкой во Французском клубе), спросил: «Это вы? Знаете, я всплакнул, глядя на эти фото… Что делает с людьми время!» Милый человек.

Крепко тебя обнимаем и целуем…

И. И. Лесная

10 апреля 1997. Парагвай

Дорогая моя и любимая Ласонька!

Что с тобой? Я так давно не получала письма от тебя. Все ждала <…>. Здорова ли ты, светик мой? Переживаю…

Я болела долго, с глазами, и не могла утомлять зрение. Сейчас немного лучше. Скучаю о тебе, все время думаю о тебе. Ты поймешь, так как сама страдала из-за разлуки <…>. Живу у добрых людей, не знаю, как будет дальше. Мои уехали на родину, пока довольны. Я жалею, что не уехала с ними. Ты все понимаешь, так как переживаешь сама.

Как у вас там живется? И визиты, и церковь? У меня все однотонно <…>. Черкни мне о своей жизни. Мне не хватает тебя <…>.

Повернулась лицом к Святому Писанию — это утешает душу. Там уж все наши. Читай и ты <…>. Когда ответишь — уже и будет переписка для смятенной души <…>.

Ты по-прежнему моя любимая и дорогая. Целую тебя.

В. Ф. Перелешин [171]

7января 1981. <Рио-де-Жанейро> (Бразилия)

Рождество по старому стилю

Дорогая Лашенька,

Из Мури (где прожил две недели) я вернулся позавчера вечером, нашел множество писем, среди которых Вашу открытку с P.S.

Радио Ватикана передает русскую программу в 3 ч. и в 18.45 по среднеевропейскому времени на коротких волнах <…>. Впрочем, моих сообщений в программе на январь не значится.

<…>