Одна ночь

- Забота о своей жизнишке погнала одного резиной обвязаться, а другого, чертовка, в Ташкент гонит, - смиренно прикинувшись невинной овечкой, произнес Хельмут Валгепеа. И чтобы не дать милиционеру опомниться, продолжил разговор, который тот прервал: - Нам действительно повезло. Да и тебе, Сярг, тоже. Между прочим, дорогой постовой, теперь я знаю, почему ты шесть часов продержался на воде, ты же сярг*. Рыба.

* Игра слов: сярг - дословно плотва.

Альберт Койт усмехнулся про себя, что могло быть тоже пережитком, идущим от злорадства. Так думал он после. А сейчас лишь хихикал, хмуря от удовольствия глаза за толстыми стеклами очков.

- Как ты сказал, - расхохотался и Юлиус. - Что я - п л о т в а... Рыба... Хорошо сказано! Сам бы не догадался. Красноглазым Сяргом меня обзывали, это верно, но чтобы из-за своей рыбьей фамилии я не утонул... Здорово сказано!

- Да, нам повезло, - упрямо повторил Валгепеа. Юлиус Сярг снова перебил его:

- Из Шлиссельбурга драпанули, в институте Павлова псиную картошку уминали - еще как повезло! Через Ладогу перебрались только после того, как немцы перерезали у Тихвина железную дорогу, - снова страшно повезло! Я бы тоже назвал это везением, только - боком.

Альберт Койт подумал о том, что, прежде чем выбраться из Ленинграда, им пришлось трижды выходить к Ладоге. О первой неудавшейся попытке вспоминал с досадой, но именно она стояла перед глазами с такой ясностью, будто и не шагал он сейчас рядом с Валгепеа и Сяргом по лесной дороге в снегопад, а метался у поезда, который почему-то остановился перед самым Шлиссельбургом. Со скоростью молнии из уст в уста передавалась весть, что немцы на другом берегу Невы, что несколько часов тому назад они подошли с востока к Шлиссельбургу. Сам Койт ни реки, ни фашистов не видел, слышал только стрекот пулеметов, автоматные очереди и взрывы мин, которые, казалось, раздаются рядом: вначале он так и думал, но вскоре понял, что бой идет где-то дальше. Он ободрял себя мыслью, что немцы на противоположном берегу Невы, по ту сторону леса и широкой реки, однако тревога все больше захватывала его. Отдельные снаряды или мины рвались уже поблизости от поезда, что-то вжикало над головой и вагоном, и вдруг его охватил жуткий страх, желание бежать, но он заставил себя остаться на месте. Не знал, что предпринять, обращался к мечущимся в тревоге, беспомощно шарахающимся людям, которые сами спрашивали, кричали. И снова рядом рвется то ли снаряд, то ли мина, различить их он был не в состоянии, раньше никогда не приходилось быть под обстрелом, лишь однажды пытался наблюдать бой с крыши семиэтажного профсоюзного дома, вернее, выяснил, как близко от города противник. С крыши тогда он ничего не увидел, хотя, по слухам, немцы уже захватили аэродром. Зато ясно видел орудийные вспышки военных кораблей, слышал выстрелы и завывание снарядов, словно они пролетали над самым профсоюзным домом. И со стороны Ласнамяэ и озера Юлемисте доносились взрывы и глухие раскаты, слышались пулеметные очереди и треск винтовочных выстрелов, но глаза, кроме темной полоски леса, серого корпуса целлюлозной фабр'ики, высоких труб и верхушек деревьев, ничего не различали. Временами будто что-то поблескивало, но это могло ему просто казаться. Когда он уже хотел было слезть с крыши, со стороны Юлемисте донесся свист, он слышался так явственно и нарастал с такой быстротой, что Койт даже пригнулся, и тут же где-то в районе Оленьего парка или Шнеллевского пруда грохнул взрыв. Так что до сих пор Альберт Койт только слышал, как идет бой, но не видел его.

Не увидел он и сражения у Шлиссельбурга.