Одна ночь (сборник)

— Проснулся, принц Уэльский! — матрос грязно выругался и сплюнул на пол. — Может, расскажешь, что снилось? Мне так, например, каждую ночь один и тот же сон снится: будто бы я утонул, лежу на дне, а вокруг меня гады какие-то доисторические плавают, вроде черепах, в чешуе, скользкие, и жала у них ядовитые со всех сторон. Такая мерзость! И в морду мне лезут. Хочу отпихнуть, а никак, рук не поднять, не пошевелиться, потому что — утопленник ведь. Просыпаюсь весь в поту, реву, как сирена. И вот уже третий год, как служу на флоте, жуть эта снится, что ни ночь. Измучился. Рехнусь, в мать-тельняшку! И до дембеля не дожить. А ты уже свинтился с гаек, а, штурман! — матрос захохотал, показывая полный рот белых зубов. — Прямым ходом в дурдом! Тебя уж там ждут не дождутся.

— Кончай травить! — прервал Сумов. — Давай покурим. В кителе пачка «примы». В шкафу на вешалке.

Матрос вяло встал, всем видом показывая, что делает штурману великое одолжение. Нашел, где указано. Сунул сигарету в губы Сумову. Достал свой коробок спичек из кармашка робы с боевым номером у себя на груди. Чиркнул и поднес спичку к небритой щеке штурмана. Запахло паленым.

— Урод! Что делаешь! — закричал, дергаясь головой с зажатой в зубах сигаретой, Сумов.

— Ах, ах, неженка! Дама с камелиями! — дразнил матрос. — Чего дергаешься, как червяк на крючке? Подумаешь, поджарил маленько.

— Матрос поднес пламя догорающей спички к сигарете. — Тебя ж брить пора, зарос, как еж. Может, парикмахера позвать, а, штурман? А то давай огоньком побреем твою тундру. Чисто побрею, не бойся. Полный коробок, на всю харю хватит. Немножечко кожица подгорит. Да ничего, ты же все равно рехнутый, чего тебе!

В дверь каюты громко забарабанили, раздался веселый голос другого стража:

— Рогов! Открывай! Жратву принес! Тебе и дурику!

— Эй, Баландин, слышь, сам открывай! — крикнул товарищу Рогов. — У меня руки заняты. — Рогов опять расселся на табурете. Закинув нога на ногу, закурил сигарету, взятую из пачки штурмана. Пускал в потолок кольца дыма.

Связанный Сумов тоже сделал несколько затяжек. Пепел сыпался, обжигал губы.

Матрос Баландин своим ключом отпер дверь. Вошел, криво улыбаясь широким, как у лягушки, ртом. Поставил на стол поднос с ужином, две порции.

— Я-то уже наполнил трюм, — погладил он себя по брюшку. — А Осьминога как кормить будем? А? Рогов? С ложечки, как младенца?

— Вот еще! Кормить его! — возразил Рогов, любуясь пущенным из рта кольцом. От пищи кровь к голове прильет, его сумасшедший мозг еще чумней станет, совсем повредится. Начнет буянить — не то, что линек, якорную цепь порвет вдребезги. Буйнопомешанный ведь. А если брюхо будет пустое, так и уму легче. Может, прояснеет у него в башке. Пишут же, что голодом даже неизлечимые болезни вылечивают. Да он и сам не хочет. Он голодовку объявил в мою пользу. Так ведь, а, слышь, штурман? Что ты там мычишь, курильщик шибанутый? Всю рожу пеплом засыпал, как Везувий! Эх, ты, последний день Помпеи!

Матрос Рогов, придвинув к себе поднос, начал с жадностью поглощать пищу, громко чавкая. Насытясь и выпив два стакана киселя, смачно рыгнул. Скатывал из недоеденного хлеба шарики и швырял ими в лежащего штурмана.

— Ой, умора! — давился смехом его смешливый товарищ, матрос Баландин и бил себя руками по толстым ляжкам. — Нет, Рогов, так нельзя! — объявил он, перестав веселиться. — Дай ему хоть корочку, а то он у нас к утру сдохнет. С нас же спросят.

— Да что ты, Баланда, пургу гонишь! — возразил Рогов. — Сдохнет — туда и дорога. Начальству только облегчение получится. Еще спасибо скажут. Простых вещей не понимаешь, а еще матрос первой статьи!

Рогов с недопитым стаканом киселя подошел к штурману. Выдернув у него из губ окурок, швырнул ему на грудь и затушил остатками из стакана. Тщательно вытер жирные руки о штанины штурманских брюк.

— Зачем тебе есть-пить, а, осьминог умалишенный? — дразнил он. — Опять в гальюн запросишься. Таскай тебя, говнюка, туда-сюда. Еще драпанешь. Ты же мастак стрекача задавать, а, штурман? Что молчишь, как воды в рот набрал? Идиот ты, конечно, законченный, черепок с дыркой, это точно. Политического убежища! Политического убежища! Чего орал? Шведы-то тебя сами и выдали. Умный человек потихоньку бы смылся. Ищи-свищи, друзья-товарищи! — Рогов свистнул, посмотрел в иллюминатор: море в белых барашках, шторм разыгрывался. Качало сильней.

Матрос Баландин ушел с подносом.

Рогов достал из-за пазухи колоду карт, вещь, запрещенную на военном корабле.

— Слышь, штурман, давай в дурака! — предложил он. — Чего делать-то, вахта долгая, со скуки сдохнешь. На что играть будем? Придумал: ты выиграешь — я тебе еще сигаретку дам из твоей пачки и в гальюн свожу; а я выиграю — за уши тебя отдеру хорошенько. А хочешь — высеку. Десять горяченьких. Кожаным ремешком. Бляхой бить не буду, не бойся, кончиком. Порка тебе на пользу пойдет. В воспитательных целях! Да! Тебе ж лапы надо развязать, а то как же ты карты держать будешь? Не в зубах же! — матрос зло рассмеялся. Освободил Сумову руки, сам сел на край койки. Раздал карты на животе Сумова, как на столе.