Одна ночь в Венеции

Амалия поглядела на Розу, сжавшуюся в уголке кресла. Странное поведение для свидетеля? Конечно, странное. Но баронесса была устроена так, что привыкла находить всем странностям объяснение. Самым простым был бы, конечно, шантаж, но моя героиня не стала торопиться с выводами.

– А теперь давай поговорим о том, что ты делал с одиннадцати вечера до четверти третьего утра со вторника на среду. Итак, ты отправился к особняку графа. Зачем?

– Хотел поставить ему на вид недопустимость его поведения.

– А если по-человечески?

Михаил вскинул на мать разом потемневшие глаза.

– Я и сам не знал, что буду делать. Но меня так и подмывало… – Молодой человек запнулся. – Подмывало врезать ему как следует. Когда я переходил через перекресток, ветер сдул с меня фуражку и швырнул ее под колеса автомобиля. Только тогда я заметил, что накрапывает дождь. Прохожие попрятались, на улицах почти никого не было. Эта девушка пыталась заговорить со мной, но я не стал ее слушать. Вскоре я был возле графского особняка.

– Что дальше?

– Дальше… Я ходил туда-сюда, не решаясь позвонить в дверь. Это было невыносимо…

Мать легонько коснулась руки сына.

– Я знаю.

– К тому же было уже слишком поздно. А потом у меня пошла кровь от волнения.

– Что?

– У меня пошла кровь из носа, – беспомощно проговорил Михаил. – Как у гимназиста, понимаешь? Я был на войне, и даже там со мной такого не случалось!

– И что было дальше?

– Я вытер кровь и поспешил домой. Но на площади опять наткнулся на нее, – молодой Корф снова кивнул на Розу. – А на опознании она так на меня посмотрела, что я сразу же понял: узнала. И был уверен, что девица укажет на меня Папийону. Только она этого не сделала. Отцу бы не понравилось, если бы мне пришлось выйти в отставку из-за того, что оказался в неудачное время не в том месте…

Амалия тихо вздохнула.

– А ты никогда не думал, что тебе надо жить не для твоего отца, а для себя?

– Мама, – с неудовольствием проговорил Михаил, – мы уже много раз это обсуждали. Я делаю то, что должен делать, вот и все.

– Хорошо, оставим неприятную тему. Лучше скажи мне вот что: почему ты молчал? Почему не сказал мне раньше, где был в ту ночь?

– Мама, я взрослый человек, – проворчал сын. – Думаешь, мне приятно признаваться, что у меня пошла кровь из носа, как у какого-то мальчишки? Я выглядел бы просто глупо!

– Мне лезло в голову черт знает что! – рассердилась Амалия. – И не мне одной, кстати сказать! Ты хоть знаешь, что Елизавета Корнелли заявила полиции, будто ты был у нее, чтобы тебя выгородить?

– Нет. Я не знал.

Про себя Михаил машинально отметил, что сейчас мать назвала его бывшую любовницу по имени. Обычно же именовала ее «балерина Корнелли» или «эта балерина».

– Ладно. Раз уж ты являешься свидетелем, у меня есть к тебе несколько вопросов, – продолжала Амалия. – Когда ты ходил туда-сюда возле особняка Ковалевского, ты никого не видел?

– Я уже думал об этом много раз. Нет, там никого не было. Мимо проехали несколько фиакров, пара машин, только и всего.

– Больше ты ничего не заметил?

– Как сказать… Видишь ли, я могу поклясться, что граф был жив, когда я уходил оттуда.

– Почему ты так думаешь?

– Он зажигал свет.

– А его не мог зажигать кто-нибудь другой?

– Нет. Я видел на занавеске его тень. Это был Ковалевский.

– Не можешь сказать, что граф делал? Хотя бы предположительно.

– Я не разобрал. По-моему, ничего особенного он не делал.

– Где именно горел свет?

– На втором этаже, в комнате с синими портьерами. Потом загорелся свет в маленьком окошке рядом. А через некоторое время потух.

– Это спальня, – уверенно сказала Амалия, – только в ней на этаже портьеры синего цвета. А маленькое окошко рядом – ванная. Похоже, граф на сон грядущий умылся, привел себя в порядок, почистил зубы… В общем, ничего необычного.

– Мне показалось, он чистил зубы целую вечность, – усмехнулся Михаил. – Правда, на часы я не смотрел.

– Ну, мужчина мог принять ванну, к примеру. Что-нибудь еще?

– По-моему, граф находился в доме один. По крайней мере, не было такого, чтобы одновременно зажигался свет вверху и внизу, понимаешь?

Баронесса кивнула.

– Когда я уходил, свет наверху погас, и весь дом погрузился во тьму. Очевидно, Ковалевский лег спать.

– Когда это было?

– В первом часу ночи.

– А почему ты вернулся домой только в четверть третьего?

Михаил покраснел.

– Я…

– Ты отправился на бульвар Османа, верно?

– Да.

– Но там тоже не стал звонить в дверь?

Михаил вспыхнул.

– Я понимаю, что выгляжу смешно, но… Да, я не стал ее беспокоить.

– Почему?

– Что я мог ей сказать? Попросить, чтобы она не общалась с графом Ковалевским? У меня нет никакого права так говорить. – Молодой человек запнулся. – По-моему, она стояла около окна и видела меня. Но духу войти так и не хватило.

Слушая сына, Амалия чуть не расплакалась. Неужели Миша не понимает, что если будет вести себя и дальше подобным образом, вся его жизнь пройдет так – между своими и чужими, на нейтральной полосе, где только улица, и дождь, и вечно запертая дверь для того, кто никак не может ни на что решиться? Ах, черт побери!

Однако сейчас главное – помочь сыну выпутаться из истории, в которую он попал.