Одна отвергнутая ночь (ЛП)

— Я могу заставить тебя, — он приближается к моим губам и ласково их касается, утопая во мне глазами. — Ты согласилась никому больше не позволять обладать тобой. — Нет ни тени высокомерия в голосе, он едва заметно отстраняется, позволяя мне разглядеть непослушную прядь волос и другие слишком милые черты.

— Я не знала, кому даю свое согласие.

— Ты дала согласие мужчине, без которого не можешь полноценно жить, — голос тихий и хриплый, взгляд постоянно останавливается на моих губах. Едва ли есть повод отрицать сказанное, когда его слова — это отражение моих собственных, сказанных вслух и лично ему. Наш разрыв этому только доказательство. — Мы созданы друг для друга. Идеально друг другу подходим. Ты должна это чувствовать, Оливия, — он не дает мне времени согласиться, или, может, не согласиться. Наклоняется ко мне медленно, осторожно, не отпуская мой взгляд до тех пор, пока наши губы не соприкасаются, и довольно мурлычет. Поднимаю руки и цепляюсь за него, вжимаюсь в него, безмятежно закрыв глаза. Мы целуемся целую вечность, медленно, нежно, любяще. Чувствую, как разбитые частички нас сходятся и сливаются воедино, ощущение того, что все на своих местах, окружает нас, отвергая всю неправильность наших обреченных отношений. Мне позволено его целовать. Мне разрешено к нему прикасаться.

Поезд замедляется, и мы останавливаемся, двери открываются, но взглянув украдкой, не разрывая наш всепоглощающий поцелуй, я вижу, что никто не выходит, и на платформе никого нет Мне позволено его целовать. Эта мысль и звук закрывающихся дверей вырывают меня из непонятного мира Миллера Харта и толкают обратно в пространство, где все… невозможно. Он был в Мадриде. Был с клиентами, будучи со мной.

Я выскальзываю из его рук и через крошечное пространство между почти закрывшимися дверьми оказываюсь на платформе, прежде чем даже могу осознать свои резкие движения. Обернувшись назад, вижу, как поезд отходит, и Миллер начинает яростно колотить по дверям. У него шок и паника, он кричит, а я стою, не шевелясь, и смотрю, как он исчезает в туннеле метро. Последнее, что я вижу размытым от слез взглядом, это то, как он с животным рыком запрокидывает голову, а потом ударяет кулаком по стеклу.

Время как будто замедлилось. Я застыла и беспомощно перебираю в голове каждую причину того, почему должна оставаться на безопасном от Миллера расстоянии, а кончики пальцев сами тянутся к губам: все еще чувствую на них его вкус. Чувствую его тело, прижимающееся ко мне, и ожоги на коже, оставленные его взглядом. Он пробрался глубоко под кожу, и я боюсь, нет способа его оттуда вытравить.

***

Входная дверь распахивается прежде, чем я могу пройти половину дорожки к дому, Нан в ночной рубашке застыла на пороге и смотрит на меня.

— Оливия! Боже мой! — она сбегает вниз по ступенькам, берет меня под локоть и ведет в дом. — О Боже, что случилось? Господи!

— Все хорошо, — бормочу я, усталость берет верх, так что я просто не в силах выдать что-то внятное. И все же я должна, потому что Нан выглядит по-настоящему напуганной. Обычно прибранные волосы находятся в беспорядке, лицо кажется старее. Ее необходимо успокоить.

— Я приготовлю чай, — она подталкивает меня к кухне, но я застываю на пороге от ощущения того, как волосы на затылке встают дыбом.

— Где он? — спрашиваю, немного сдвигаясь вперед, когда бабушка врезается мне в спину.

Она не отвечает, вместо этого обнимает меня и ведет в кухню.

— Проходи, я приготовлю чай, — повторяет она в попытке избежать ответа на мой вопрос.

— Нан, где? — спрашиваю, останавливая ее от попытки протолкнуть меня вперед.

— Оливия, он сошел с ума, — она обнимает меня крепко, пока я не захожу в кухню, и в поле зрения не появляется он. Миллер сидит за столом, взлохмаченный и по-настоящему взбешенный. И все же его очевидное недовольство и раздражение, прожигающие меня, не останавливают от желания повторить тот наш поцелуй в поезде.

Абсолютно разбитый.

Он медленно поднимается, стреляя в меня предостерегающим взглядом. Это невозможно игнорировать. Он беспринципно использует пожилую женщину, как средство достижения собственной цели. Она, очевидно, в ужасе от того, что наши отношения умерли и, как следствие, умирает и мое сердце. Хочу заорать ему в лицо в отчаянной попытке выказать свою ярость от его бесчестной тактики, но прежде чем я могу собраться с силами, острая боль прокалывает висок, заставляя меня с шипением стиснуть голову и пошатнуться на каблуках.

— Иисусе, Оливия, — меньше чем за секунду он оказывается передо мной, гладит мое лицо, осыпает поцелуями и шепчет какие-то бессвязные слова, в основном тихо матерясь.

Я слишком устала, чтобы отталкивать его, так что я просто жду, пока он не заканчивает меня успокаивать и не отстраняется. Прожигаю его холодным взглядом.

— Ба, проводи, пожалуйста, Миллера до двери.

— Оливия, — упрекает она меня осторожно, — Миллер ужасно беспокоился. Я ведь говорила, тебе нужно купить новый телефон.