Одна отвергнутая ночь

— Тогда, почему… — прижимаюсь к спинке стула. — Она тебя наказывала.

— Изо дня в день, — вздыхает он. — Каждый гребаный день.

Не этого я ожидала. Вообще ничего не понимаю.

— Если вы любили друг друга, тогда почему не были вместе?

— Она хотела, чтобы я делал вещи, которые делать просто не мог.

— Или не хотел.

— Нет, не мог. У меня были обязательства. Я не мог просто бросить своих девочек и позволить им попасть в руки какого-нибудь аморального ублюдка.

— Поэтому ты бросил мою маму.

— И позволил ей попасть в руки аморального ублюдка.

Я выдыхаю, глазами пробегаюсь по слабоосвещенному залу ресторана, пытаясь осмыслить только что услышанное.

— Ты знал. Я искала ответы, а ты все это время знал?

Его губы поджимаются, а ноздри раздуваются:

— Тебе не нужны были гадкие подробности. Ты ведь была молоденькой девочкой.

— Как ты мог позволить ей вот так уйти?

— Я держал ее рядом с собой годами, Оливия. Позволить ей потеряться в моем мире было чудовищной ошибкой. Я просто был рядом и смотрел, как мужчины утопают в ее красоте и душе, падают к ее ногам. Каждый гребаный день эта картина вырывала мне сердце, и она знала об этом. Я больше не мог этого выносить.

— И поэтому ты ее выгнал.

— Как бы я хотел не делать этого…

Проглатываю ком в горле. Все, что сейчас сказал Уильям, может заполнить огромную дыру в моем прошлом, но не заполнит дыру в сердце. Несмотря на его рассказ о ее мучительной любви, она все же бросила свою дочь. Что бы он ни сказал, этот поступок правильным не станет. Смотрю на зрелого, приятного мужчину, которого любила моя мать, и, с ума сойти, я могу это оценить. Еще более невероятно то, что я последовала за мамой, пытаясь понять ее мысли. Забрала ее дневник и отыскивала тех мужчин, о которых она писала, отчаянно пытаясь понять, что она нашла такого привлекательного. А вместо этого я нашла утешение в ее сутенере. За то короткое время, что я провела с Уильямом, я видела отзывчивого, заботливого мужчину, которого быстро полюбила, мужчину, который обо мне заботился. Не было ни желания, ни физического влечения, но я точно могу утверждать, что чувствовала любовь к этому мужчине.

— Как ты мог не понять, кто я? — задаю я вопрос. Я выживала целую неделю, пока Уильям не выяснил это. Помню его лицо, это осознание… Злость. Я знаю, что пугающе похожа на свою мать. Как же он этого не увидел?

Он делает глубокий, почти срывающийся вдох.

— Когда ты появилась, прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как я видел Грейси. Сходство было поразительным, я был так ослеплен этим, что не прекращал просчитывать вероятность. Когда же прекратил, сроки не сходились, — его брови взлетают в обвиняющем жесте. — Не то имя, не тот возраст.

Отвожу взгляд, пристыженная. Кое-чему лучше оставаться в прошлом, и маме в том числе.

— Спасибо, — шепчу тихо, когда на столе появляется наше ризотто.

Уильям позволяет официанту посуетиться пару секунд, прежде чем махнуть рукой, молчаливо приказывая исчезнуть.

— За что?

— За то, что отправил меня обратно к Нан, — я смотрю на него, а он тянется через стол и берет мою руку. — За то, что помог мне и ничего не рассказал бабушке, — так все и сработало. Угроза Миллера нанести визит бабуле пугала меня, как ничто другое, потому что это бы ее довело. Она была в ужасно темном месте. Как только дело коснулось Нан, я убежала, скрываясь от жестокой реальности, которую представлял дневник мамы. Не могла добавить себя в список ее горестей. Не после того, через что ей пришлось пройти со своей дочерью, а потом и мужем. — Но я читала ее дневник, — позволяю словам сорваться с губ в секунду недоумения. — Именно так я тебя тогда нашла.

— Маленькая черная книжка в кожаном переплете? — спрашивает он с чувством обиды в голосе.

— Да, — меня волнует то, что он понимает, о чем я говорю. — Ты знаешь о нем?

— Конечно, знаю, — челюсть Уильяма заметно напрягается, заставляя меня вжаться в стул. — Она была достаточно добра, оставив его на моем столе, я прочел его однажды ночью.

— О-о-о, — я беру вилку и начинаю ковырять ею рисовое блюдо, хотя и не голодна — что угодно, лишь бы избежать той невероятной горечи, которую источает Уильям.

— Твоя мать могла быть жестокой, Оливия.

Киваю, цель маленькой черной книжки вдруг становится очень ясной. Она и правда испытывала удовольствие, исписывая все те страницы, описывая многочисленные встречи с невероятным количеством мужчин, в мельчайших подробностях. Но не потому что ей нравилось это делать. А может и нравилось. Кто знает? Главной целью было помучить Уильяма. Удовольствие ей доставляло знание о той боли и злости, которую она причиняла мужчине, которого любила.

— В любом случае, — вздыхает он, — все это в прошлом…

Мне смешно от его обиды:

— Для тебя, возможно! Для меня это вопрос каждого дня, почему она меня бросила.

— Не мучай себя, Оливия.