Одна в мужской компании

Вся дрожа, я молча ждала, когда помощница портнихи отколет булавки, которые удерживали на мне греческое платье. Она сняла с вешалки новое — очень необычное, черно-белое, с набивным рисунком, — и накинула его на меня. Я взглянула в зеркало. Платье оттеняло мои волосы цвета воронова крыла и бледную кожу, но резкие формы и геометрический рисунок показались мне более подходящими для светского приема, чем для свадебного наряда невесты. Но позволено ли мне будет хотя бы высказать эти соображения? Осмелюсь ли я? Во мне боролись противоречивые чувства. Я не хотела вновь услышать этот тон в голосе Фрица или почувствовать, как его пальцы впиваются мне в руку, но и не готова была идти на любые жертвы, включая выбор свадебного платья, ради сохранения мира.

Уже не кружась и не замедляя шаги, я вышла в салон, чтобы предстать перед судом Фрица. Увидев меня, он вскочил на ноги и потянул маму за руку, чтобы она тоже встала.

— Мы берем это, — объявил он, не интересуясь ни моим мнением, ни маминым. Мама увидела, как вспыхнули у меня щеки, и покачала головой. Очевидно, ни о каких спорах не могло быть и речи. Особенно после той сцены, которую она только что наблюдала.

— Оно прекрасно, — сказала я, стараясь подавить злость на него за недавнюю резкость и думать лишь о том, с каким восхищением он смотрит на меня. Так ли важно, какое платье на мне будет? Ведь главное, чтобы не сорвался мой брак с Фрицем, который обеспечит мне безопасность и защиту.

Повернувшись к зеркалу, я попыталась увидеть себя глазами моего жениха — такой, какой он хотел меня видеть. В этом наряде я действительно выглядела неотразимо. Я поймала в зеркале взгляд Фрица и кивнула, соглашаясь с решением.

После примерки платья Mainbocher мы оставили маму в отеле и немного прогулялись по знакомым садам Тюильри, к северу от Вандомской площади. Здания, окружавшие восьмиугольную площадь, с арочными окнами на первом этаже, обрамленные пилястрами и декоративными колоннами, поразили меня своим величием, и Фриц с удовольствием рассказал историю Вандомской колонны, возвышающейся в центре площади. Эта колонна — больше сорока метров в высоту, построенная по образцу знаменитой колонны Траяна в Риме, — была воздвигнута в начале девятнадцатого века по приказу Наполеона, дабы ознаменовать его победы. Бронзовая колонна с барельефами на спиральной ленте вызывала нескончаемые споры. И, в зависимости от менявшегося отношения к фигуре Наполеона, ее то разрушали, то возводили вновь, пока в конце девятнадцатого века не восстановили окончательно.

— Вот так — правители и политические движения приходят и уходят, а власть денег всегда остается неизменной, — сказал Фриц, будто бы подводя итог. Однако это заявление, по всей видимости, отражало и его политические убеждения, а власть, как мне казалось, была для него самоцелью.

Мы прошлись мимо роскошных магазинов, занимавших большую часть пространства вокруг площади, и задержались перед арочными бронзовыми окнами Cartier. Под золотым предвечерним солнцем драгоценности на витрине так и сверкали, и я залюбовалась одним гарнитуром: серьги, ожерелье и браслет, инкрустированные геометрическим узором из бриллиантов, рубинов, сапфиров и изумрудов. Они были прекрасны, идеальны, и, любуясь ими, я почти забыла о недавней обиде.

— Эти украшения не могут сравниться в красоте с тобой, ханси. С тобой ничто не может сравниться, — сказал Фриц, обнимая меня за плечи.

Разговор вновь зашел о нашей свадьбе: по дороге Фриц принялся излагать свои планы о том, как он намерен организовать праздничный обед после церемонии. Все, что касалось торжества, он решал единолично, безапелляционно указывая на каждую деталь: цветы, платье, музыку, ресторан, еду, список гостей — во всех подробностях, будто сценограф или режиссер. Единственное, о чем Фриц пока ни слова не сказал, — это сама церемония, и я предполагала, что до этого дело еще дойдет. Дома, наедине, мама поначалу недовольно бормотала вполголоса что-то о «неуместном» рвении жениха, взявшегося организовывать свадьбу вместо невесты. Но, проведя больше времени с Фрицем и увидев, с какой почти маниакальной серьезностью он относится к этому событию, она перестала жаловаться. Теперь она не только сама не осмеливалась возражать, но и меня от этого предостерегала.